Саймон Ливек - Демон воздуха

Я выдавил из себя жалкую улыбку:

— Ты что, никогда не играл в такую игру?

У себя за спиной я услышал приближающиеся шаги Уицика, а еще через мгновение он ударил меня по почкам.

Закричав от боли, я рухнул под ноги Кролику, беспомощно корчась в муках.

— Мне понравилось. Теперь давай ты, Кролик, твоя очередь!

Еще не оправившись от предыдущего болевого шока, я почти не почувствовал следующего пинка.

— Давай, давай! Ты ведь и на большее способен! Только вспомни, каким дерьмом напоил тебя этот ублюдок со своим старым дружком и как ты потом маялся!

Кролик снова пнул меня, на этот раз сильнее, и я перекатился к Уицику, а тот обрушил свой новый удар туда, куда бил мгновение назад. Я взвыл от боли. Выгнув спину дугой, я, как оказалось, выставил свои еще целые ребра под удар Кролика. От его пинка я зашелся в удушливом кашле и начал харкать кровью.

— Эй, поосторожней! Не надо так уж сильно — мы же хотим, чтобы он порадовался нашему сюрпризу!

— Что вам надо? — задыхаясь, прохрипел я. — Хоть бы сказали, чего вы от меня хотите!

— Ну-ну-ну… Это пока рановато. Это у нас пока только разминка!

Жрецы привычны к боли. Еще мальчишкой в школе жрецов я прошел разные испытания — меня кололи шипами кактуса и хлестали горящими факелами за малейшую провинность. Я пускал себе кровь, ежедневно прокалывая собственный язык, уши, руки, ноги, пенис, не давая зажить уже имеющимся ранам. Я окунался в ледяную воду озера среди ночи и потом сидел голый, мокрый и дрожащий до самого рассвета.

Вот и сейчас, когда я попал под град ударов и пинков, во мне пробудился старый, давно забытый инстинкт, и я перестал чувствовать боль. Я по-прежнему ощущал удары, но мне казалось, будто они достаются кому-то другому — словно я видел этого стонущего и корчащегося от боли человека со стороны.

Потом я сообразил, что мои мучители попросту не сильно усердствовали. При желании они могли бы забить меня до смерти, но, несмотря на откровенное удовольствие, они все же старались сдерживаться. Уицик то и дело одергивал верзилу, подсказывал, как причинить жертве боль, не переломав ей при этом костей.

Наконец я перестал дергаться и погрузился в небытие.

Я пришел в себя от какого-то грохота. Я затруднялся определить, когда он начался, но казалось, он не кончится никогда. Он исходил словно бы отовсюду и ниоткуда конкретно. Снова и снова я погружался в дремотное состояние, а когда пробуждался, постоянно слышал этот неизменный шум.

Постепенно он начал меня раздражать. Я перевернулся, пытаясь избавиться от него, надеясь снова погрузиться в безмолвный мир сна.

Вот тогда-то и начались новые мучения. Поначалу не очень сильные — только какое-то острое жжение, когда мой разбитый бок коснулся земли. Как брошенный в лужу камешек нарушает незыблемость ее поверхности, так одно-единственное движение сломало хрупкую стену, которую я мысленно воздвиг вокруг своего разрывающегося от боли тела, и теперь все прежние муки вернулись ко мне разом и были настолько непереносимы, что мне захотелось кричать.

Но только жуткое клокотание вырвалось из моей забитой чем-то жидким глотки.

Я попробовал заставить себя не дергаться и лежать спокойно, надеясь так утихомирить боль, — ведь это уже получалось у меня прежде.

Меня колотило от холода, и я вдруг понял, что грохочущий звук, с самого начала разбудивший меня, был стуком моих собственных зубов.

Я усилием стиснул их, прислушиваясь.

Теперь мне удалось уловить звуки шагов и знакомые голоса. Один из говорящих сказал:

— Думаю, он уже очнулся.

— Опрокинь-ка на него еще горшочек на всякий случай, — отозвался другой.

Я приподнялся на одном локте. Мне это стоило огромных усилий, так как оказалось, что-то держало меня. Потом я понял, что с болью оторвавшаяся корка была моей собственной засохшей кровью.

Я попробовал открыть глаза. Это вызвало новый приступ боли и резь от нестерпимо яркого света. С глухим стоном я снова опустился на пол, но потом предпринял новую попытку. Щурясь и моргая, я различил перед собой высокую темную фигуру.

Постепенно фигура приобрела очертания человека, держащего что-то громоздкое. Я не сразу узнал Кролика с тяжелым глиняным горшком в руках.

Только теперь я понял, почему так мерз все это время. Он то и дело поливал меня водой, пытаясь разбудить, и сейчас собирался сделать это снова.

Я открыл рот — хотел помешать ему, но в этот момент он плеснул мне в лицо из горшка. Вода попала мне в рот и в нос, я снова задергался, харкая и отплевываясь.

— Очухался? Вот и хорошо! — раздался где-то у меня за спиной голос Уицика. — Ну что, теперь ты готов к сюрпризу?

По кровавым следам на земле они потащили меня к дверям моей каморки.

— Ну вот, Яот, — рявкнул Уицик, заталкивая меня вовнутрь. — Передай от нас горячий привет своему дружку!

Ноги не держали меня, и я плюхнулся на колени, стиснув зубы от боли.

— Дружку? — удивился я.

Я вглядывался в полумрак комнаты, гадая, что могли означать эти слова. Потом я увидел и на мгновение потерял дар речи от радости, обычно охватывающей человека, когда он, считая кого-то мертвым, вдруг обнаружит его живым.

— Дорогой! — счастливо прохрипел я. — Ах ты старый хитрец! Ты все-таки выжил!

Старый раб сидел в дальнем конце комнаты и выглядел лучше, чем за все годы, которые я его знал. Рот его был широко открыт — я еще подумал, как это он может тут беспечно позевывать, когда меня забивают до смерти.

— Ты, наверное, спросишь, рад ли я тебя видеть? — Слезы щипали мне и без того распухшие веки, когда я с усилием поднялся и подошел к нему, чтобы обнять. — Ну здравствуй, старый друг! А я-то думал, они разделались с тобой…

Правда открылась передо мной, и я вздрогнул. Не очень сильно, только это заставило меня пошатнуться, отчего я потерял равновесие и рухнул на тело старого раба. Я запоздало выставил вперед руку, но напрасно — я и мертвец валялись теперь на полу, я обнимал его как любовник, чувствуя холод его стылой кожи, а мое несчастное ухо и вовсе угодило в его распахнутый рот.

Меня оставили дрожащим сидеть на корточках в комнате, которая еще недавно была моей. Все здесь было родным и знакомым, кроме сажи и копоти на стенах, запаха горелого перца и мертвого тела, валявшегося рядом со мной.

Усаживать мертвого старика вертикально я не стал. Я больше ничем ему не мог помочь. Я даже не плакал, а если на глаза и наворачивались слезы, то не от горя, а от болезненных побоев. Обессиленный, я безучастно ждал, когда за мной придут, и только слушал, как ворчливо переговариваются во дворе уборщицы.

Трудно сказать, сколько времени прошло, прежде чем в дверях вновь появилась до омерзения знакомая фигура. То ли всего несколько мгновений, то ли целых полдня.