Владлен Карп - Ритуальное убийство на Ланжероновской, 26

- Рабби! Рабби! Простите, но я потерял Ваш листок!

Рабби оглянулся, увидел знакомого главу семьи из маленькой деревушки и воскликнул в изумлении:

- Да как ты здесь очутился?

- Да так же, как и Вы – встал на платочек… Ну что, напишите мне опять листочек как нужно молиться по правилам?

- Молись так, как ты молился раньше, без листка… Это у тебя хорошо получается, - подумал рабби, что этот человек праведнее его самого. Дело не в порядке чтения молитв, а в вере в то, что делаешь. И так во всём, не только в порядке чтения молитв.

- Спасибо, уважаемый реб Маковский, я всё понял.

Так они шли вместе до самой синагоги, думая каждый о своём.

В синагоге господин Маковский ничего не просил у Всевышнего и считал, что Всесильный щедро помогает добросовестно верующим в Него, соблюдающим требования священного писания, работающим в поте лица, а не бездельникам, обманщикам, пьяницам и смутьянам.

Маковский тожественно нёс в руках расшитый бисером синий бархатный мешочек с талесом – бело-голубой накидкой, тфилином и молитвенником. В синагоге он имел своё постоянное место во втором ряду, как многие уважаемые, но при этом, достаточно зажиточные люди. Такое место стоило денег, но это стоило.

Мэир Шлёмович не был миллионщиком, но доходов имел достаточно и мог себе позволить дать детям достойное образование, купить квартиру в центре Одессы и не выпрашивать у Б-га подаяния на кусок хлеба. Он занимался пшеницей, куплей-продажей, понимал толк в зерне, на глазок определял вес любого объема зерна, свободно говорил по-гречески, на немецком, немного по-французски и, конечно, по-русски и на идиш. Пшеницей он занимался всю свою жизнь, ещё с Херсонщины, где его отец, реб Шломо-Гирш Тар-Таковский, был знаменитым на весь Причерноморский край специалистом по селекции, выращиванию и продаже зерна.

Мэир в детстве с удовольствием слушал длинными зимними вечерами бесконечные рассказы отца о пшенице, про тайны скрещивания сортов, про разные сорта пшеницы. Только знающие люди разделяли сорта пшеницы по их дальнейшему назначению. Одни сорта годились на корм скоту и птице, другие - на муку низких сортов и на муку высоких сортов – твёрдую пшеницу. В Одессе её продавали Арнауты – народы Прикарпатских районов. Это была пшеница самых высоких сортов, имевшая повышенный спрос на рынках Европы. В Одессе были даже улицы, на которых селились арнауты – Малая Арнаутская, Большая Арнаутская. Детским пытливым умом он воспринимал растительный мир, как живое сообщество разумных существ, а человек только лелеет и направляет их. Мэир через всю жизнь пронес трепетное чувство ко всему живому, бегающему, ползающему, летающему. Он никогда не тронул ни одной букашки, ни одной былинки.

Маковский, как человек любящий всё живое, не терпел букеты из живых цветов. Никогда он не приносил живые цветы ни на похороны, ни на свадьбы родным, близким, знакомым. Срезанные цветы быстро умирали и это наводило на него уныние. Зачем срезать цветы по живому, они такие красивые в земле, не важно где – в оранжерее, в парке, в полисаднике, в поле или на подоконнике в горшочке.

Маковского умилял обычай евреев класть на могилы камешек в знак вечной памяти и уважения, камешек, как символ вечной прочности. Всё остальное может выветриться, смыться дождём, унестись ветром, даже сама могила, если она сделана не в скале или пещере, а в обыкновенной земле, тем более, в песках далёкой Палестины, а камеш-ки остаются на том же месте, где живые расстаются с ушедшими в мир иной, где нет ни суеты, ни тревог и несчастий, где покойники ожидают прихода Мессии и тогда все они встанут из могил и пойдут вместе с живыми в мир согласия, добра и бессмертия.

«Как же так,– часто спрашивали знакомые у господина Маковского, - отец твой носил имя Тар-Таковский, а ты именуешь себя Маковским. Забыл отца своего?». На что сам Маковский всегда с улыбкой отвечал: - Это длинная и очень запутанная история. Если вам интересно, то я расскажу. В молодости я тоже был Тар-Таковский, но когда женился, то отец моей невесты, моей Сарочки, выдавал её за меня при одном условии, что я возьму к своей фамилии и его фамилию. У него не было сыновей и он боялся, что фамилия его пропадет, такая знаменитая на всю Херсонщину – Тартаковер и обязательно, чтобы его фамилия стояла первой. Мы с отцом согласились, все же знаменитая и богатая фамилия. И стал я Сруль-Меир Бен-Шломо Тартаковер-Тар-Таковский. Трудно выговариваемая, но достойная фамилия. После смерти отца моей жены, зихроно увраха (иврит), память ему небесная, я укоротил свою фамилию, а за одно и имя и стал Меир Шлемович Тар-Таковский. Ну, а когда выписывали паспорта, то писец в Управе, не долго думая, записал меня Марк Соломонович Маковский, приняв большую с завитушками букву «Т» за букву «М» и не поняв, что это за приставка «Тар» выбросил её вообще. Вот такая забавная история».

При входе в синагогу Маковский всегда произносил принятую в этом случае молитву:

- Барух ата адонай элогейну Мелех аолам… (в русском переводе – Благословен Ты, Бог наш, Бог един…), - садясь на своё место, он продолжал утренние благословения, - благодарю Тебя, Царь живой и сущий, за то, что Ты в милосердии Твоём возвратил мне душу мою. Велика верность Твоя. Начало мудрости – богобоязненность; разум добрый у всех исполняющих заповеди. Слава Твоя пребывает Вовеки. Благословенно имя славного царствования Твоего во веки веков… Внимай, сын мой, наставлению отца твоего и не забывай поучение матери твоей.

Молитвы Маковский знал наизусть. Многие годы он их повторял утром, заходя в синагогу, но все же держал в руках молитвенник, внимательно всматриваясь в написанный крупными буквами текст, находя в нём все новые и новые мотивы успокоения души своей.

- Да будет Тора верой моей, Б-г Всемогущий – опорой моей. И вы, преданные Б-гу, Б-гу вашему, живы все и поныне. На спасение Твоё надеюсь, Б-г!

Молитва проходила своим чередом, вселяя в души молящихся спокойствие и вдохновение.

- Здорово, дядя Кирюша. Как житуха? – весело окликнул Васька старого морского волка, Кирилла Матвеевича Приходько – одесскую портовую знаменитость. Кто не знал этого кряжистого крепкого старика в выцветшей тельняшке, в видавших лучшие времена, широченных суконных флотских брюках клёш и новенькой капитанской фуражке. Эта фуражка с позолоченным крабом, белоснежным верхом и плетеным золоченым жгутом над козырьком никак не подходила к его стираной перестиранной тельняшке и потертым во многих местах штанам. Фуражка была его гордостью и предметом постоянных насмешек. Почти всю свою небольшую пенсию за сорокалетнюю службу на флоте он тратил на новые капитанские фуражки, их он менял каждые полгода - год.