Рита Мональди - Secretum

Так же, как это произошло с Марией Терезией, якобы претендовавшей на часть своего наследства в Испанских Нидерландах, Людовик XIV от имени своей золовки, но против ее воли предъявил претензии на Пфальц. Лизелотта в отчаянии просила его об аудиенции, но он не принял ее, приказав французским войскам оставлять за собой выжженную землю, Однако речь шла не о селах, как это раньше делалось во время войны, а о городах. И так вместо пары сожженных деревенских хуторов французская армия оставляет за собой целые города, разрушенные до основания: Мангейм и особенно Гейдельберг, где находился роскошный дворец из розового песчаника.

– Преступление было настолько неслыханным, что французские офицеры, принимавшие участие в операции, до сих пор, через много лет, стыдятся своих поступков. Только благодаря действиям маршала де Тессе из охваченного пламенем дворца в последний момент удалось спасти картинную галерею с портретами семьи Лизелотты. Впоследствии эту галерею ей подарили, что, возможно, уменьшило ее отчаяние.

И напрасно пытался исповедник нашептывать Людовику в темноте исповедальни такие слова, как «любовь к ближнему своему». Король лишь вскакивал в ярости, восклицая: «Химеры!» – пожимал плечами и резко поворачивался к священнику спиной, не прощаясь.

Монарх неотступно следовал по выбранному им пути. Те же муки он причинил другой немке в их семье – мадам дофин, своей невестке.

– У нее было все, для того чтобы однажды стать королевой той настоящей королевой, которой так долго не хватало Франции. У нее были талант и все необходимые качества, чтобы нести тяжкую ношу правления. Я и сейчас хорошо помню восхищенные взгляды короля, которые он украдкой бросал на нее во время разговора.

Потом король дал ей знать, что лишает ее права получать какую либо информацию об управлении страной, и уже вскоре не постыдился начать войну с Баварией, родиной мадам дофин, со злорадным удовольствием отвергнув все попытки Генриетты уговорить его вступить в переговоры. Ей казалось, что честь ее попрана, и постепенно меланхолия разрушила ее рассудок, как, впрочем, и тело. Всего за несколько дней туловище молодой женщины чудовищно распухло, и она умерла от судорог.

– Это было возмездие для королевства, – пожаловался аббат Мелани. – После смерти мадам дофин Франция осталась без женщин, способных управлять страной: нет ни королевы-матери, ни правящей королевы, ни дофина, и виноват в этом в первую очередь сам король. Но, кажется, он даже не сожалеет о содеянном. Женившись на Ментенон, он лишил королевство всех надежд на новую правительницу на троне. Более того, он принудил старшего дофина, своего сына, который также был вдовцом, жениться на своей бывшей любовнице, актрисе, – сказал Атто, уныло вылавливая на тарелке артишок.

– Так значит, королеву… устранили! – воскликнул я, откладывая тщательно обглоданный скелет рябчика на поднос и протягивая руку за вторым.

– Только старик, которого ты видишь перед собой, знает, почему возникли все эти эксцессы, какие давно прошедшие безутешные дни их породили. Причиной всему стали предрассветные сумерки в Бруаже, когда душу Людовика разорвала чудовищная боль от прощания с Марией. Король заставил себя надеть маску безразличия, и с тех пор так ее никогда и не снимал. Лишь в последние годы, с приближением старости, его величеству все меньше удается скрывать признаки той муки. Исповедник Ментенон, которому она жалуется каждое утро, кое-что знает об этом.

– А что знаете вы?

– Исповедник рассказывает об этом мне, – ухмыльнулся аббат. – Все знают, что король приходит к Ментенон три раза в день: перед мессой, после обеда и вечером после возвращения с охоты. Но очень немногие знают о том, что в конце каждого дня у короля начинается загадочная истерика, когда он идет пожелать спокойной ночи своей супруге. Сперва он становится грустным, затем краснеет от ярости и, наконец, принимается плакать. В такие моменты он просто неспособен взять себя в руки, иногда его даже тошнит. Причем в этот момент супруги не обмениваются ни словом.

– Но ведь мадам Ментенон должна была выяснить, что его так беспокоит!

– Нет, в этом-то и ее горе: «Я никогда не могу заставить его говорить!» – восклицает она, когда чаша ее терпения переполняется. Для Ментенон король – словно сфинкс. По этой причине, – продолжал Мелани, – его необъяснимое поведение по вечерам вызывает у супруги злобу и даже отвращение. Видите ли, королю нравится, чтобы за его сентиментальными слезными излияниями следовали иные, намного более вульгарной природы. Учитывая его возраст, Ментенон считает это отвратительным: «Унизительные моменты!» – говорит она исповеднику. Только получив телесное наслаждение, король удаляется, а на его щеках еще видны следы слез. Естественно, при этом он не произносит ни слова.

На следующее утро он становится тем же старым тираном. Его тирания с возрастом усугубляется. Жизнь в Версале превратилась в настоящую пытку, в первую очередь для женщин в его семье. Его величество требует, чтобы при любой поездке, даже в Фонтенбло, с ним в карете ехали его дочери и внучки, точно так же, как раньше он повсюду возил за собой толпу любовниц. Он обращается с ними с той же жестокостью, не слышит их просьб и не видит их усталости. Они должны есть, говорить и веселиться по его приказу. Беременность не освобождает от обязанности ехать в свите короля. Никто не решается подвести печальный счет выкидышам, которые произошли вследствие столь легкомысленной езды в карете.

Я вздрогнул от ужаса.

– А что говорить о тех муках, которые он причиняет Ментенон? – не унимался аббат, горько улыбаясь. – Он заставлял ее путешествовать в таких условиях, в которых хозяин не станет возить даже рабыню. Я помню об одной поездке в Фонтенбло, когда я боялся, что она умрет в дороге. Если у Ментенон температура или болит голова, король, рассыпаясь в тысячах любезностей, приглашает ее в театр, где сквозняк и яркие огни причиняют ей невыразимые страдания. Если она лежит больная в постели, обложившись подушками, чтобы защититься от сквозняков, которых так боится он приходит к ней в комнату и открывает все окна, даже если снаружи мороз.

– Трудно поверить, что этот человек уже сорок лет считается величайшим монархом, – изумленно сказал я, помолчав минуту.

– Великий король всегда ведет войну, мстя за победу его матери, королевы Анны. Когда он мучает женщин своей семьи, он целится в нее и делает все, чтобы победить свою мать. Но это проигранная битва. Именно это, мальчик мой, делает мертвых непобедимыми: они не позволяют взять у них реванш.

Стремительный поток слов Атто на мгновение иссяк. Он начал все это рассказывать, чтобы возродить к жизни любовь, которую Людовик XIV по-прежнему испытывал к Марии, а вместо этого вскоре перешел на чудовищные злодеяния старого монарха. Но, в сущности, все указывало на нее, на Марию: супруги, любовницы, все его коварства и месть. Во имя Марии сорок лет творилась история Европы. Для этой женщины, которую он теперь столь тщетно и столь поздно звал обратно, le plus grand Roi du monde [82]огнем и мечом опустошал Европу, словно холодный алмаз с острыми краями, который не согревает даже кипение невинной крови.