Рита Мональди - Secretum

– Кажется, его поразило проклятие, – заметил я.

– Попытки великих людей увековечить себя, пытаясь выставить себя в лучшем свете, просто смешны, – отрезал Атто.

Он помолчал немного. Вероятно, его самого поразила в самое сердце фраза, которую он только что произнес.

– Смешны, – механически повторил он.

Уголки его рта опустились, лицо стало напоминать маску трагика. Старый кастрат внимательно осмотрел себя – кюлоты брюки, ботинки, жабо из венецианских кружев и все остальное что он на себя нацепил. Он казался манекеном в витрине магазина. Медленно подойдя к окну, аббат выглянул в сад, где его до сих пор, очевидно, ждала мадам коннетабль.

И тут внезапно все эти испанские шляпы и береты, перевязи и жабо, манжеты, брюки и кюлоты взлетели вверх. Атто подбрасывал в воздух драгоценный шелк, сияющую органзу, вышитый лен, бархат из Милана и сатин из Генуи. Взвивались вверх репс, вуаль, флорентийский шифон, ратин и креп. Наполняясь воздухом, они неслись прямо на меня. У меня глаза разбегались от вида всех этих цветов: перламутрово-серый, ярко-красный, изумрудно-зеленый, цвет высушенных роз, темно-коричневый, алый, вишнево-черный, виноградно-серый, перламутрово-белый, каштановый, болотный, темно-серый. Меня ослепляло золото и серебро на всех этих тканях, которые Атто в отчаянной ярости молча швырял вверх и вниз.

У меня перехватило дыхание при виде этого зрелища. Я был просто шокирован, особенно когда вспомнил, как страшно ругался Атто много лет назад в подземных коридорах Рима, когда хоть капелька грязи попадала на его манжеты или любимые красные аббатские чулки. Когда этот гротескный парад одежд закончился и все вещи безжизненно упали на пол, Атто рухнул на шезлонг в изножии его кровати. Старое тело Мелани напоминало полуголое тело сатира.

Я наблюдал эту картину не дольше нескольких Секунд. Наконец, преодолев оцепенение, я уже хотел броситься на помощь к аббату, который сидел, спрятав лицо в ладонях, но тот поднял голову, вскочил и надел халат.

– Теперь ты понимаешь ту строку из сонета о фортуне, которую произнесла Капитор? – спросил он, как будто ничего не произошло.

Подойдя к столу, он налил подслащенное красное вино в два бокала и протянул один мне.

– Третий лишился всего своего добра, – сказал он, хотя я промолчал. – Как только кардинал Мазарини утратил свое главное достояние – жизнь, он потерял все, для чего столько лет плел интриги.

– Да, – произнес я. Больше мне на ум ничего не приходило. Я залпом выпил вино. Руки у меня дрожали.

Атто налил мне второй бокал, стараясь не глядеть в глаза. К счастью, алкоголь вскоре успокоил наши растревоженные чувства, и мне удалось восстановить душевное равновесие.

– Да ведь это было истинное пророчество! – воскликнул я, переварив объяснения аббата насчет высказываний Капитор.

– Или дьявольское совпадение, – возразил он.

Я улыбнулся. Этот старый кастрат был неисправим. При мне он не хотел признавать необъяснимости некоторых феноменов, и я решил не лишать его такого удовольствия.

– И все-таки одно из так называемых «пророчеств» Капитор не исполнилось, – продолжил аббат. – Я имею в виду те слова, которые безумная произнесла перед чашей с тетракионом: «Кто лишит испанскую корону ее детей, того испанская корона лишит собственных». Что это должно означать? Кто лишил Испанию наследников престола? У Карла II никогда не было детей, и никто не мог их у него отнять. Здесь Капитор ошибалась.

Но если память мне не изменяет, – вставил я, – сначала капитор, указывая на чашу, сказала: «Два в одном». И в то же время она указала на Посейдона и Амфитриту, а затем на скипетр в форме трезубца, не так ли?

– Да, ну и что? – проворчал Мелани с видом человека, не желающего и дальше говорить на эту тему.

– Вам не кажется, что это поразительным образом совпадает со словами Клоридии о монстре тетракионе?

– Не кажется, – сухо отрезал аббат.

– Возможно, тетракион – это близнецы, сросшиеся в области бедер так, как божества моря на чаше, как тот образ, который мы увидели в зеркалах, – объяснил я, сам удивляясь тому, что говорю. – И Капитор ведь ясно сказала: «Два в одном».

– Да, но она говорила лишь о фигурах на чаше. Это единственный тетракион во всей нашей истории, мальчик мой, ведь то, что мы видели на «Корабле», было лишь оптическим обманом. Ты что, забыл об этом?

Он повернулся ко мне спиной, чтобы показать, что разговор окончен, и снова подошел к окну.

– Она все еще там? – спросил я.

– Да, она всегда любила сад. Там рука человека, используя красоту природы, превосходит ее в создании еще большей красоты, – произнес он, и голос его дрогнул.

– Возможно, вам пора идти к ней…

– Нет. Не сейчас, – быстро проговорил он.

Я понял, к чему он пришел в результате той чудовищной внутренней борьбы, свидетелем которой я стал.

– Но, возможно, вы могли бы…

– Таково мое решение. А теперь, пожалуйста, оставь меня одного. У меня тоже много дел.

– Замрите на мгновение, все, кто здесь есть, лишь на мгновение! Остановим же движение наших зубов, укротим наш язык, обуздаем наши глотки. Пусть никто из вас не спит! Пусть никто не наслаждается плодами этой драгоценной вечери. Сейчас нам следует вспомнить щедрость нашего господина, наградившего нас всем этим великолепием, не сожалея о дне грядущем. Следует вспомнить то, с каким мудрым благородством проявляется поразительная широта его души. Да будет мне позволено поднять бокал и произнести этот тост за здоровье нашего господина, благороднейшего, щедрейшего, милостивейшего кардинала Спады, и пожелать ему блистательнейшего успеха!

За этим тостом последовали ликующие возгласы, радостный шум аплодисментов и звон бокалов, а оратор, секретарь официального представительства дома Спады Карл Антонио Фелиппи, опустился на одну из оттоманок в саду, закатил рукава и приступил к жареной форели, украшенной лилиями, фаршированной засахаренными абрикосами и корицей, а сверху обложенной ломтиками лимона.

Вино орошало мое горло, но мне хотелось увлажнить губы, и поэтому я прижался ими к устам Клоридии. Двое наших малышек, плод любовного союза, играли рядом, а я обнял жену и стал нашептывать ей милые глупости, шуточки и всяческие откровения.

Вокруг нас все праздновали. Шел большой банкет для слуг, кардинал Спада позволил прислуге погулять у него в саду и даже переночевать в турецком павильоне на армянских шелках, на которых еще прошлой ночью спали благородные гости, приглашенные на свадьбу. Этот великодушный жест кардинала позволил секретарю Фелиппи, всегда составлявшему речи для празднеств в доме Спады проявить свое небывалое умение развлекать большое собрание людей. Как бы то ни было, все были довольны тем, что могут хоть раз в жизни полакомиться пищей благородного общества.