Рита Мональди - Secretum

– Не знаю, – сказал я. У меня голова шла кругом от такого количества цитат. – Как вы думаете, зачем тут все эти надписи?

Он не ответил. Вероятно, у него возник тот же вопрос, только ему не хотелось показать это, поскольку он все еще считал меня человеком неопытным в жизненных вещах.

Ветер, поднявшийся уже некоторое время назад, вдруг усилился, стал почти ураганным. Капризные вихри подняли в воздух листья, комья земли и насекомых. Порыв ветра бросил мне пыль в глаза, ослепив на какое-то время. Мне пришлось прислониться к дереву, чтобы протереть глаза, и лишь через пару минут мое зрение восстановилось. Я увидел, что Атто тоже вытирает носовым платком глаза. Голова моя кружилась: на насколько мгновений шквал ветра невиданной силы закрыл от нас весь мир, а вместе с ним – и виллу.

Я посмотрел наверх. Облака, которые раньше лениво перемещались по небу, только что окрашенному в оранжевый, розовый и лиловый цвета начинающегося заката, сейчас стали блекло-голубыми и заполонили небосвод. На горизонте, затянутом мутной белесоватой мглой, мерцал аморфный неземной свет. Музыка, казалось, доносилась уже со стороны большой площади у входа в парк.

Затем снова стало ясно и светло. Так же внезапно, как оно раньше исчезло, появилось дневное светило и бросило тонкий золотой луч на фасад «Корабля». На несколько мгновений ласковый бриз донес до нас звуки фолия.

– Странно, – сказал Атто, очищая перепачканные туфли, – эта музыка приходит и уходит, уходит и приходит. Кажется, что она везде и нигде. В домах аристократов уже есть залы, где стены устроены особым образом, так, что они усиливают звук, чтобы создать иллюзию присутствия музыкантов в ином месте, а не там, где они действительно сидят. Однако о садах с такими свойствами я еще никогда не слышал.

– Вы правы, – согласился я, – создается впечатление, будто эта музыка, как бы сказать… просто в воздухе.

Вдруг мы услышали два голоса и женский смех, звучавший как серебряный колокольчик. Похоже, что это были те же голоса, которые мы слышали раньше и за которыми странным образом не последовало появления людей.

Обзор нам закрывала высокая живая изгородь. Атто поправил складки своего камзола и приосанился, готовясь представиться и отвечать на вопросы. В одном месте живая изгородь расходилась в стороны, и наконец-то в свете, падающем с противоположной стороны, мы увидели двоих.

Один был уже не очень молодой, однако полный сил человек благородного происхождения, чей открытый взгляд, тонкие черты лица и решительный вид произвели на меня приятное впечатление, хотя, конечно, это был лишь поверхностный взгляд. Он мило беседовал с молодой девушкой, словно подбадривая ее. Неужели это ее звонкий смех мы услышали, входя в поместье?

– …я буду благодарна вам всю свою жизнь. Вы – мой самый настоящий друг, – сказала она.

Одеты они были по французской моде, однако было в них что-то необычное (я даже не мог бы сказать, что именно). На наше присутствие они не обратили ни малейшего внимания, и все это очень было похоже на то, что мы тайно следим за ними под прикрытием живой изгороди.

Они чуть-чуть повернулись к нам, и я мог рассмотреть лицо девушки. Ее кожа была чище хрусталя, однако не снежно-белой, а соединяющей бледность с живостью крови, и смесь светлых и темных тонов делала девушку похожей на Венеру (поскольку темная кожа не умаляет красоты, а умножает ее, как говорится в пословице). Лицо было не продолговатым, а скорее округлым, равным по красоте всей прелести неба. Словно бросая вызов заурядному цвету золота, ее волосы были иссиня-черного цвета, не имеющего в себе, конечно, ничего грубого, – их чернота словно намекала на траур но тем людям, которые рискнут запутаться в ловушке ее красоты. Высокий лоб гармонично сочетался с другими чертами; брови и ресницы были темные, однако, если взгляду других они придавали бы надменности, то у нее, стоило увидеть ее зрачки, они были подобны облаку, открывающему солнце после проливного дождя.

Как только у меня появилась возможность взглянуть сквозь листья в сторону девушки, я стал рассматривать ее, и эти большие глаза, которые были скорее круглыми, чем продолговатыми, обладали несравненной живостью, наверняка могли сердиться, но не таить зла, показались мне самыми сладкими и самыми жестокими инструментами пыток, кометами, приносящими смерть, жалящими стрелами любви, способными ослепить самого зоркого человека, НО, разумеется, не бессердечными, потому что таили в себе море нежности. Губы были ярко-кораллового цвета, и даже киноварь Не могла бы сделать их прекраснее и ярче. Нос имел идеальные пропорции, а прелестная головка опиралась на стройный цоколь шеи, ниже которой выступали два чудесных холма Рагозы, вернее, два яблока Париса, который, увидев эту девушку, несомненно, сразу же объявил бы ее богиней красоты. Изящные руки ее были такими крепкими, что, казалось, невозможно было бы их ущипнуть; кисть руки была очаровательным творением природы, пальцы – идеальными и белыми, как молоко.

Движения всех частей ее тела, которые я внимательно рассматривал только ради этого несовершенного описания, были настолько привлекательными, улыбка столь трогательной, голос таким приятным, ее жесты настолько соответствовали тому, что она говорила (или казалось, что говорила), что каждый, кто слышал ее, даже не видя, нашел бы в ней то, что непосредственно тронуло бы его сердце.

В этот момент, когда я пытался расслышать что-нибудь еще, кроме выражения «Я буду благодарна вам всю свою жизнь. Вы – мой самый настоящий друг…», за которым могло скрываться все или ничего, Атто привлек мое внимание, резко толкнув.

Я повернулся. Он побледнел так, словно ему стало плохо. Затем подал мне знак идти вместе с ним вперед и обогнуть живую изгородь, чтобы предстать перед незнакомыми людьми. Нервной походкой он пошел вперед и практически заставил меня бежать за ним. Когда мы оказались в конце маленькой аллеи, он остановился.

– Посмотри, там ли они еще.

Я повиновался.

– Нет, синьор Атто. Я их больше не вижу. Должно быть, они пошли в другую сторону.

– Разыщи их.

Он уселся на низенькую ограду и вдруг снова показался мне старым и усталым.

Я не стал противиться его приказу, поскольку вид прекрасной девушки пробудил во мне решительность и любопытство. Если бы кто-нибудь обнаружил нас, я с ходу придумал бы объяснение и сказал бы, что я – слуга одного дворянина, подданного его величества христианнейшего короля Франции Людовика XIV, и позволил себе войти на виллу исключительно ради желания засвидетельствовать свое почтение хозяину виллы. И, кстати, разве Атто не говорил, что «Корабль» уже с самого начала был оплотом Франции в Риме?