Николай Свечин - Московский апокалипсис

– Выменял на овощи.

– С какой целью явились в Кремль?

– Давно не видел Царь-пушку.

– Четыре дня назад за Пресненской заставой был убит фельдъегерь императора. Нападавшие выдавали себя за поляков. Ими командовал высокий человек, в совершенстве владеющий французским. По приметам он очень походит на вас.

– Не имею привычки читать чужие письма.

– Смеётесь? Недолго осталось! Я могу справиться в тиральерских полках Молодой гвардии, не пропадали ли у них недавно обер-офицеры. Могу устроить очную ставку с начальником патруля у Пресненской заставы. Но зачем такие хлопоты? Вы – русский, проникший в Кремль. Одного этого достаточно, чтобы отвести вас прямо сейчас в ров к Тайницкой башне. И я думаю: для чего же тянуть? Позвать караул, и пусть парни доделают то, с чем не справились карабинеры. Попробуйте их уговорить. Ну?

– Что “ну”?

– Звать караул? Или скажете правду? Я не шучу – время шуток для вас кончилось. Пять минут – и вы покойник, здесь это не занимает много времени.

– О чём же вы хотите, чтобы я говорил?

– Главный вопрос: как вы связаны с Ельчаниновым?

– А кто это?

– Русский лазутчик, арестованный мною вчера.

– Нет, я никак не связан с этим человеком, я его не знаю.

– Чем занимались все эти дни в Москве? Где живёте?

– Не живу, а выживаю. Ваши солдаты, граф, устроили в городе такое, чего я никак не ожидал от культурной нации. Впрочем, вы наверняка слышали о наших скитаниях от Ольги Владимировны Шехонской.

Тут голос его непритворно дрогнул.

– Эта женщина – единственное, что меня интересует в жизни. Война, патриотизм, ваши, наши – всё ерунда! Скажите, Полестель, что с ней? Где она сейчас? Я не видел княгиню с восьмого сентября и ничего не знаю о её судьбе! Дом на Остоженке уцелел, но я не смог туда попасть, он охраняется. Скажите – Ольга там? С ней всё в порядке?

Граф скривился.

– Откуда я знаю, где ваша пассия? Князь спрятал её куда-то. Мне не до женщин, я в отличие от вас воюю.

– Вы лжёте! Вы не можете не знать. Ведь князь Шехонский состоит при вас! Тогда вы ехали в одной карете, сейчас шли вместе из Кремля.

– Вы тоже мне лжёте. Повторяю свой вопрос о русском резиденте.

– Идите к чёрту! В гробу я видал всех резидентов! Дайте мне написать письмо к княгине, и вызывайте ваш караул!

– Ну, если вы настаиваете… Сержант!

Вошёл гвардейский драгун.

– Да, господин полковник!

– Отведите этого шпиона в Тайницкий ров и сделайте, что обычно.

– Слушаюсь!

Ну, вот и всё… И Ельчанинова он не спас, и Ольгу оставил одну… На ватных ногах Ахлестышев вышел из Оружейной палаты. Его повели по Ивановской площади. Каторжник еле плёлся, подсознательно стараясь хоть немного продлить отпущенный ему срок. Всё вокруг, и люди и предметы, стали для него вдруг очень интересными. Ещё немного наглядеться и надышаться! Вот церковь Николы Гостунского, где служил его духовник отец Елизарий. На выступе абсиды сидел канонир и курил трубку. Он посмотрел на Петра и равнодушно отвернулся. Как же так? Ведь человека сейчас убьют, и погаснет целая планета! Его, Петра Ахлестышева, планета! Но артиллериста это мало интересовало.

Конвой вёл партизана на расстрел, и с каждым шагом тепло жизни выходило из него. Вот они прошли мимо обломков древних стен. Пётр вспомнил, что это остатки зданий Приказов, разрушенные сорок лет назад. Тогда решили возвести в Кремле новый дворец, старые Приказы снесли, а развалины за столько лет так и не убрали… И дворец не построили. Каторжник смотрел на эти мелочи, которых раньше и не заметил бы, и каждой частичкой души цеплялся за них. За туман над Москвой-рекой. За выступающий купол любимого им Константиноеленинского храма. За битый, серый от старости, кирпич под ногами. И даже за бессердечного канонира, что совсем не хотел глядеть в его сторону…

Всё когда-то кончается, кончилась и Ивановская площадь. По натоптанной тропинке драгуны спустили арестанта вниз. Там стояло ужасное зловоние. Возле испещрённого пулями прясла между Тайницкой и Петровской башнями лежали расстрелянные. Их было много, не менее полусотни. Пробитые головы, искажённые предсмертной мукой лица, уставившиеся в небо глаза… Сейчас и он, пока ещё живой, дышащий, думающий и любящий человек, тоже распластается тут. И уже не будет ни дышать, ни любить… Ольга, Ольга!

– Отделение, в шеренгу! – скомандовал сержант.

Ноги у Ахлестышева сами собой начали противно дрожать. Стыдно-то как! Он попробовал прекратить эту тряску, но у него не получилось. Более того, от страха застучали зубы, запершило в горле… И вдруг Пётр снова вспомнил об Ольге. Как тогда, перед свинцовой рекой в Замоскворечье, когда уже собрался погибать. А ведь сейчас не так всё плохо! Он кое-что успел. Отчаянов с Сашей спасут княгиню! Глупый Полестель думает, что выиграл, а на самом деле он проиграл. И его доклад Бонапарту уже не тайна. И он, Пётр, изрядно уже настрелял французов: дорого обошлась им его жизнь! Всё замечательно! Ольга сделается свободна и век ей выпадет долгий-долгий, и всегда она будет его помнить и любить. И никто и никогда не будет так любить графа Полестеля. Ну, случилось ему, Петру Ахлестышеву, умереть… Он честно воевал за свою любовь и за своё Отечество. И не станет сейчас, в последнюю минуту, малодушничать перед врагами!

Произошедшая в каторжнике перемена укрепила его. Колени перестали дрожать, и зубы унялись. Он посмотрел на палачей высокомерно, с чувством превосходства. Подошёл драгун с тряпкой, чтобы завязать приговорённому глаза, но Пётр отвёл его руку.

– Стреляй так.

Ахлестышев теперь стоял, расправив плечи, и спокойно молился. Он совсем уже не думал о смерти, о том, что перестанет дышать – это потеряло для него значение. Ольгу спасут. Отчаянов дал слово, а он всегда его держит. Ольгу спасут!

– Целься!

Драгуны вскинули ружья и навели их прямо на партизана. Ещё миг… Но русский только усмехнулся. Забавные ребята рассчитывали его напугать? От этих вот сморчков у него только что дожали колени? Один солдат, что с краю, походил на огородное пугало, второй – на записного пьяницу. Ну и гвардия! Во всей шеренге единственный драгун смотрелся более-менее прилично, а остальные – какие-то чубекесы! Давайте, стреляйте уже…

Вдруг сержант опустил саблю, подошёл к Ахлестышеву и тронул его за рукав.

– Пойдёмте.

Ничего не понимая, Пётр отправился следом за ним. Французы с пленником поднялись наверх и вернулись в кордегардию. Что случилось? Казнь отложена? Или, что вернее, его пытались сломить, запугать? А не вышло!

Ахлестышев шёл сам не свой – пережитое у стены далось ему трудно. Но он почувствовал, что отношение к нему драгун изменилось. Они даже шагали сейчас по бокам не как конвой, а скорее, как почётный караул. Когда каторжник оступился на тропе, его бережно придержали за локоть, а на входе в палату предупредительно распахнули дверь.