Дж. Джонс - Реквием в Вене

В прихожей появилась Берта со своим отцом, и пришлось быстро представить всех друг другу.

— Умоляю вас, Вертен, — воззвал к зятю старик. — Что вы за хозяин? Пригласите барышню на чашку кофе.

При этих словах посетительница просияла, почувствовав союзника на своей стороне.

— Нет-нет. Я не хочу отрывать вас от ваших дел. Я всего лишь имела намерение сказать, сколь искренне я сожалею о своем поведении.

— Фройляйн Шиндлер, — вмешалась Берта, — я уверена, что мы можем поговорить об этом завтра утром в конторе.

Но тут опять вставил свое слово старик Майснер:

— Так это знаменитая дочь Шиндлера? Невозможно выразить вам мое восхищение работами вашего покойного отца, барышня. Он был гениальным пейзажистом.

Девушка почти что с обожанием взглянула на Майснера.

— Вы действительно так думаете? Я такого же мнения, но оно все-таки не беспристрастно. Отец был таким прекрасным человеком!

— Я уверен в том, что он и был им, дорогая моя девочка. Войдите же и присоединитесь к нам на чашку кофе.

Он повел ее в столовую, по-отечески заботливо обхватив рукой ее плечи.

Вертен, Гросс и Берта были потрясены, но им оставалось лишь последовать за этой парой. «О чем только думает этот старик?» — дивился Вертен.

В столовой господин Майснер усадил девушку рядом с собой. Войдя в комнату, Гросс стремительно смахнул письма со стола и положил их в карман рядом с пистолетом.

— Итак, точнее, за что же вы хотели извиниться?

Альма залилась краской включительно по свое небольшое декольте.

— Я не могу себе представить, что такая очаровательная молодая дама может быть виновной в совершении каких-то крупных проступков, — продолжал господин Майснер.

— Фройляйн Шиндлер сделала несколько не совсем удачных высказываний при посещении Цемлинского, — изрек Вертен.

Она подняла глаза.

— Ваш зять слишком добр ко мне. Неудачные высказывания были националистического толка. Собственно говоря, антисемитскими.

Старик только фыркнул на это признание:

— Видите ли, барышня, вы вряд ли могли бы быть австриячкой без примеси этого в своей крови. Не стоит терять сон из-за этого, но я нахожу похвальным, что вы пришли снять грех со своей души. Браво!

В дверном проеме появилась фрау Блачки.

— Подавать кофе, мадам? — обратилась она к Берте.

— Прошу вас, госпожа Блачки, — распорядилась Берта.

— И еще одну чашку для нашей молодой гостьи, — потребовал господин Майснер.

— О нет. Благодарю вас, но мне действительно пора уходить. — Она протянула свою ручку и похлопала ею по лапе старика. — Я так благодарна вам. Теперь я чувствую себя значительно лучше. Возможно, что даже смогу теперь дослушать последний акт оперы.

Она встала и попрощалась. Никто, кроме господина Майснера, не сделал попытки удержать ее. После ее ухода в комнате остался витать легкий аромат фиалок.

— Бог ты мой! — воскликнул старик Майснер, когда входная дверь закрылась. — Что за ослепительная молодая женщина! Вертен, вы оказали ей дурную услугу, описав ее как избалованную дилетантку. В ней что-то есть, в этой барышне Шиндлер. Настоящая сила!

— Сила — уж это точно, — подтвердил Вертен, но он имел в виду нечто совсем иное, нежели старик Майснер.

На следующее утро Вертен оставил Гросса, старика Майснера и Берту сбившимися в кучку над нотной строкой в анонимном письме в попытке разгадать возможный код. Он же отправился в контору, а Тор уже трудился там, методично работая над рукописной копией завещания патриарха семьи Тума. Вертен предоставил ему свободу действий на второй неделе его работы, настолько надежным и достойным доверия оказался этот помощник.

После того как с этим делом будет покончено, подумал Вертен, надо будет подумать о повышении ему жалованья. Юридическая контора не могла позволить себе потерять настолько ценного сотрудника, как Тор, для вящей выгоды конкурентов.

Тор никогда не отличался разговорчивостью; сегодня они обменялись только кратким «Доброе утро».

Очутившись в своем кабинете, Вертен принялся сортировать бумаги в две стопки, срочные и менее срочные, отбирая те, которые требовали его личного внимания, и те, которыми мог заняться Тор.

Однако его утренние труды были прерваны, когда он услышал хлопанье входной двери, а затем приглушенные звуки голосов. Тор постучал и просунул голову в дверь.

— К вам какой-то господин, адвокат. Из полиции. — Произнося эти последние слова, Тор выглядел ужасно перепуганным.

Он впустил сыскного инспектора Дрекслера, который, казалось, пребывал в чрезвычайной спешке.

— Адвокат, — обратился он вместо приветствия к Вертену.

Тор медленно затворил за собой дверь.

— Чем я могу быть полезен вам, инспектор? Надеюсь, это не касается взлома.

— Нет-нет, — с важностью произнес Дрекслер. — Я был по соседству и подумал, что могу найти у вас доктора Гросса.

— Он на квартире. Могу я оказать какую-нибудь помощь? — Вертен сделал движение в направлении стула, но Дрекслер покачал головой:

— Я просто хотел, чтобы вы, приятели, знали, что небольшие ночные обходы наконец принесли свои плоды.

— Ночные обходы?

— По поводу убийцы господина Гюнтера, помните? Одна «ночная нимфа» [93] Принятое в старину прозвище венских проституток. видела, как он покидал здание, и мы надеялись найти другую, которая могла бы описать более подробные приметы.

— Верно. Простите, запамятовал. Вы говорите, что добились успеха?

— Мой сержант в конце концов нашел другую молодую даму, чей участок работы находится поближе к Хофбургу, и она отчетливо помнит вышеупомянутое лицо.

— Как она может быть настолько уверенной? — поразился Вертен. — Все же… как давно это было?

— Около трех недель назад. И женщина готова дать голову на отсечение. Это произошло в ту ночь, когда один клиент дал ей на чай пять крон. Это запечатлелось в ее памяти, точно так же, как и лицо человека.

Вертена охватил трепет предвкушения.

— Она дала описание?

Дрекслер сделал короткую паузу.

— По правде говоря, ничего уж особенно приметного. Немного выше среднего роста, коренастого сложения. Она лучше всего запомнила его глаза. Женщина сказала, что у них было такое выражение, как будто они могут затянуть человека в свои глубины. Я не позаботился спросить ее, какие глубины она имела в виду.

Дрекслер захихикал над своими потугами на остроумие, но Вертен не проронил ни слова.

— Во всяком случае, — продолжал полицейский, — он так напугал ее, что женщина тотчас же перестала навязываться ему со своим товаром. Но уверяет, что может опознать его, если увидит еще раз.

— А она не упомянула другие приметы? — спросил Вертен. — Растительность на лице, бороду, усы. Хоть что-нибудь?