Андрей Баранов - Павел и Авель

Однако же были и не очень приятные моменты – со смертью Екатерины Великой представления здесь прекратились, и среди придворных воцарилось уныние на сей счет, здание на Дворцовой набережной, бывшей до 1790 года Миллионной, перестало быть посещаемо театралами. К тому же новый театральный сезон и вовсе еще не начался, так как осень пока не вступила в свои права. Рассылаемые театральные афиши были сейчас ни к чему, однако же и жарким летом можно было повеселиться – например послушать комическую оперу в Китайском театре, и летние сезоны тут бывали весьма насыщенными.

При Екатерине II сей театр именовали «Каменный опера», углы его кровли были загнуты на китайский манер, внутри же и сцена и ложа были разрисованы и украшены многочисленными драконами и китайцами, золочеными подвесками и колокольчиками, зодиакальными знаками, словом всей той мишурой, что и составляет театральный фон. Императорская ложа и ложи для великих князей были заставлены лаковыми панно и китайским фарфором, а оранжевый шелковый занавес расписан всевозможной китайщиной работы художника И. Криста.

Граф Г., будучи от природы театралом и тонким ценителем искусства, к несчастью не слишком запомнил о чем была опера – может давали представление Паизиелло «Идол китайский», а может и нет, так как усталость от дальнего пути, что он недавно проделал, все же давала знать о себе.

После спектакля у него неожиданно весьма разыгрался аппетит, и граф завернул в трактир, где заказал себе пулярку и пару бутылок бордо, того самого вина, которого было столь много во Франции, и о коем он уже начал тосковать. Как говорят французы, «аппетит приходит во время еды, а жажда уходит во время питья», и вино ли тут было причиной или что другое, но только виденные в спектакле китайские образы начали мешаться в его голове с другими, по преимуществу все больше женскими. Среди них назойливо всплывал образ баронессы Надеждиной, как ни пытался граф отогнать это видение.

Напрасно он уверял себя, что нехорошо мечтать о законной супруге старого приятеля, на которую он не имел никаких прав и каковая не прогоняла его окончательно но и не допускала к себе вот уже много лет, напрасно говорил что пора уже забыть эту иллюзию – она все не забывалась. Наконец винные пары ударили ему в голову с такой силой, что граф Г. почувствовал – более медлить нельзя ни секунды, он должен увидеть старую любовь сей же час.

Лихой извозчик мигом домчал его к петербургскому дому в конце Миллионной, где жили питерские богачи и на которой, как ему теперь было ведомо, проживала баронская фамилия, покинув свое имение. Он не думал ни о том, как может быть воспринят его поздний визит, ни о том, что сможет сказать, но лишь о самом предстоящем миге свидания.

Однако свидание это вышло вовсе не таким как ему представлялось. Отпустив извозчика, граф сошел на мостовую и не вполне твердой походкой приблизился к воротам особняка. Белые ночи позволяли видеть решительно все, и даже много такого, чего не пожелал бы увидеть никто. Калитка в воротах была приоткрыта, и собаки не лаяли, что насторожило бы входящего во всякий другой момент.

Но граф Г. был решительно не в том настроении, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. С безумными глазами, затмеваемыми желанием, он прошел к отдаленному флигелю, увитому розовыми кустами, не встреченный никем. Любопытство заставило его заглянуть в приоткрытое по случаю летнего жара окно, из которого доносились какие-то шорохи и поскрипывание, и здесь он и в самом деле пожалел что родился на божий свет.

Картина, представшая перед его взором, поразила его в самое сердце – на роскошной постели под балдахином разметавшись возлежала почти нагая баронесса Ольга, а над ней нависал… но этого не могло быть… не могло быть!

– Я же говорил что разрушу твой мир! – заскрипел в его ушах знакомый голос.

Черный барон, как грозный тигр над невинным ягненком, возвышался над телом баронессы, которое было весьма соблазнительно в прозрачном пеньюаре, и спокойно разглядывал все ее прелести, очевидно только что насладясь ими сполна. Не в силах вынести этого зрелища, граф выхватил шпагу, но к его крайнему удивлению сталь прошла сквозь фигуру барона как сквозь привидение, будто бы он был неким бесплотным телом, между тем следы его страсти, оставшиеся там и сям на несчастной жертве, говорили о бесспорном наличии плоти.

Граф замер в крайнем удивлении, а барон меж тем дьявольски захохотал и сообщил:

– Я насладился тем, о чем ты лишь так долго мечтал, несчастный куртуаз и жалкий неудачник! А знаешь ли ты, кто сообщил нам о пророчествах, и о том где их раздобыть? Твой патрон, милый дядюшка, князь Куракин, которому ты так доверял!

– Не может быть… Это ложь! – отвечал ему граф, не в силах поверить в такое клятвопреступление и даже святотатство.

– Спроси у него сам, ничтожный мальчишка! А мы построим новый, еще более высокий храм взамен разрушенного – вдали от Англии, за океаном, и будем править миром оттуда, из Нового Света! Там вновь загорится наше всевидящее око! Адью!

С этими словами барон картинно поправил штаны и исчез, но не как шут, который когда еще был жив скрывался в какую-нибудь неприметную щель, а просто растаял в воздухе подобно черному дыму, и почему-то запахло серой. Граф изумленно взирал на то место, где он только что был, и дивился могуществу черных чар, что незримо довлеют над человечеством и присутствуют повсюду, и стоял бы так еще долго, но тут неожиданно проснулась баронесса Ольга.

– Ах, сударь, что вы здесь делаете в столь поздний час? Вы мне снитесь? – вопросила она, на всякий случай натягивая одеяло повыше, дабы скрыть нескромно обнажившуюся грудь.

– Да, сударыня, я вам снюсь… – отвечал граф Михайло покорно, не в силах открыть страшную правду.

– Ах, как вы смеете мне сниться? Я же чужая жена, и ко мне вам не следует являться даже во сне… А до вас мне привиделся один галантный кавалер… как он меня обнимал! Жаль что все это только сон…

Граф Г., не желая разрушать хрупкую иллюзию и не прощаясь, выпрыгнул в окно, решив исчезнуть более прозаическим, но все же эффектным способом. Кое-как добравшись до дома на Невском, он поднялся к себе и взгромоздился на постель, раздевшись не без помощи слуг, которые привыкли к загулам барина, дабы забыться спасительным сном, столь помогающим нам в часы тревог и ожиданий.

На следующее утро месье Морозявкин, свидевшийся уже со всеми служанками и даже симпатичными поварихами княжеского дома, был весел и молод, явно окончательно избавленный от колдовских чар. Что же до графа Г., то он был сумрачен и подавлен, терзаясь раздумьями. Не в силах прямо обличить князя Куракина, к которому он всегда питал глубочайшее почтение и почти сыновьи чувства, он все же понимал, что столь серьезное обвинение должно найти подтверждение или же быть опровергнуто. Разумеется менее знатный и благородный человек мог бы написать на князя донос в Тайную экспедицию или даже и на высочайшее имя, однако не в графских привычках было так действовать. К тому же он не вполне мог доверять утверждениям серного барона.