Андрей Баранов - Павел и Авель

– Ай да Александр Борисович, милый друг, значит он спелся с братьями столь тесно! Не ожидал, пожалуй придется отправить его в опалу. Теперь я понимаю, почему он сообщил мне сегодня, что вы не вполне здоровы и рассудок ваш помутился от перенесенных во время похода страданий. Но граф, коли вы уже знаете столь много тайн высшего света, и даже первых сановников империи, открою вам еще одну – я знал о готовящемся похищении тетради нашего предсказателя.

– Как, ваше величество? Вы знали и ничего не было предпринято дабы это предотвратить? – вскричал граф с ужасом и сам испугался громкости своего голоса и излишней страстности речей.

– Дело в том, граф, что шведское масонство имеет на нас большое влияние, и даже я когда-то был посвящен в тайны этого братства их королем. И я полагал, что будет весьма полезно, дабы ложи каменщиков по всей Европе ознакомились с сочинением нашего пророка, так как ценность его для судеб мира трудно переоценить. Однако же желая дабы по проведении сего ознакомления пророчества вернулись в Россию, я и послал вас с особой миссией, которую вы вполне исполнили.

– Но как же барон узнал…

– Князь Куракин близко был связан с братьями из Стокгольмской ложи, и подозреваю что он им и сообщил все… выложил как на духу! Тем не менее князь мне друг, и полезен нашему двору – он хлопочет о принятии под мое монаршее покровительство Мальтийского ордена. Я желаю объединить под своим началом все лучшие силы и братства европейских столиц, масонство, мальтийских рыцарей, наполеоновых солдат, и без помощников мне не обойтись. Такова жизнь, и такова политика, сударь, и полагаю что не нам – даже не мне, самодержцу – менять эти порядки.

Покинув дворец, граф Г. поначалу не знал, куда возвращаться. Он весьма опасался гнева князя Куракина, однако поразмыслив все же приказал везти себя на Невский проспект, к знакомому дому. Морозявкин был уже там, но даже запах крепчайшего корабельного голландского табака, которым провоняла вся комната, не избавил графа Михайлу от тяжких мыслей. Вольдемар уже приготовился было влить в приятеля полштофа водки, дабы его взбодрить, однако же тут во дворец прикатил из Гатчины припозднившийся князь, и вызвал его к себе. Граф поднялся наверх, в княжеские покои, ожидая бури, но вновь ошибся – Александр Борисович был на удивление весел.

– Уж не знаю, что ты там наговорил государю, голубчик, но ты его развеселил, а сие давно никому не удавалось. Небось наплел ему всякой чуши, что тебе привиделась – дескать я открыл черным братьям где лежит книжка пророка и все такое прочее? Сознавайся!

– Несмотря на все мое почтение, что питаю я к вам как к другу нашей семьи и моему покровителю, коего я безмерно уважаю… – начал было граф, но князь нетерпеливо перебил его.

– Понимаю, «Платон мне друг, но истина дороже!» Ну вот что, давай раз и навсегда забудем о сей истории. Мне, старику, неприятно о ней вспоминать, я тебя люблю, да и Павлу Петровичу ты пришелся по нраву. А посему иди почивать, и примерять награды.

Граф вышел из княжеского кабинета ступая легкими ногами, и до утра уже не вспоминал ни о награждениях, ни о доносах, ни даже о монаршией милости и прелестях баронессы Ольги. Совесть его была чиста, душа спокойна, а сны безмятежны.

Обещанный графом Морозявкину веселый пир состоялся. Ресторан был на французский манер, таковые только начали появляться в северной столице, открываемые эмигрировавшими от революционных бурь гражданами Французской Республики. Блестящие молодые люди любили бывать в этих заведениях, и граф Г. с Морозявкиным и разумеется примкнувшей к ним мамзель Лесистратовой с удовольствием последовали их примеру.

– А ресторация-то пожалуй парижской не уступит! – тут тебе и вина с ликерами, и коньяки… Благодать! – отметил Морозявкин, откидываясь на стуле.

– Ты, дружочек, не налегай особенно – посоветовал граф, и сам откушавший на пару с приятелем сочного жаркого и макарон не хуже итальянских.

– И тут приличная публика – вон и офицеры такие красавчики, и иностранные кавалеры… – мечтательно протянула Лизонька, отведав бифштекса и запив его токаем. – В питерских кофейнях полно необразованной публики самого низшего сорта, а здесь просто таки бон-тон!

– Попрошу не обижать наши кабаки! – заступился за знакомых Вольдемар. – В питейных домах хоть такой обслуги и нету, но зато заморских напитков море разливанное!

– Вам теперь неуместно ходить в такие места, сударь – как кавалер ордена святой Анны вы можете в будущем рассчитывать и на дворянский чин, – пояснила Лесистратова.

– А вот ходил и ходить буду! – Морозявкин единым духом осушил целый стакан киршвассера – вишневого бренди. – Тут крепких напитков найти трудно, да и орденок этот из простых, им всех сейчас награждают направо и налево.

– Исправно служите отечеству, и титулов прибавится! – это нравоучение Лизы растворилось в звоне бокалов.

Граф после пирушки вызвался проводить Лесистратову до дому, но история умалчивает, что было между ними далее, известно лишь только что он был весьма опечален изменой баронессы Ольги как своему мужу, что было разумеется неважно, так и ему самому, и этого простить было нельзя. И хотя адьюльтер был с персонажем почти мистическим, менее горько от этого не становилось.

Лизонька как могла старалась его утешить, особенно когда их карета проезжала через Поцелуев мост. Перекинутый через Мойку, этот мост на каменных опорах служил всем влюбленных, коим приходилось встречаться или же прощаться, местом романтических свиданий. Тогда утешения стали особенно бурными, и продолжались до самого гнездышка и даже возможно далее.

Время для героев катилось весьма быстро, даже и вне европейских столиц. Через год с небольшим князь Александр Куракин попал в опалу, как и было обещано. Будучи уволен от службы, он разумеется уехал в свое имение, и вернулся в Санкт-Петербург лишь на освящение Михайловского замка в 1801 году, когда вновь стал занимать прежнюю свою должность вице-канцлера.

Граф Г. покинул Петербург еще ранее, возвратившись к себе в деревню, хотя и часто наведывался в стольный город, повздыхать о баронессе Ольге, навестить друзей и разумеется мамзель Лесистратову, которая хоть и желала всей душой соединить судьбу с графом и зажить как помещица, но не могла покинуть милую ее сердцу службу в Тайной экспедиции. Впрочем поговаривают что она сделала большой скачок в карьере, и стала перекладывать с места на место бумажки уже в Гатчинском дворце.

Месье Морозявкин продолжал вести тот же самый образ жизни, что и ранее, то есть давал уроки всего на свете, от французского языка и математики до гадания и фехтования, репетиторствовал у дочерей богатых дам, и распускал слухи что он на короткой ноге с самим вице-канцлером, которому будто бы оказывал неоценимые услуги, при случае намекал и на то что вхож в монаршьи покои.