Илья Стогов - Проект Лузер

На столе уже стояли две тарелки — для него и для нее. Она положила ему на тарелку что-то вкусно пахнущее, потом положила себе и спросила, как прошел день. Последние несколько месяцев ужин его состоял обычно из отвратительных жидкостей, разлитых небольшими порциями по бокалам с погрызенными краями. Но вот уже седьмой вечер подряд он ложился спать почти совсем трезвым. Это было странно. Настолько странно, что даже капитан Осипов заметил перемену и на днях ревниво поинтересовался, где это он стал пропадать вечерами, и что вообще с ним творится? В ответ Стогов сказал, что не его, капитана Осипова, это собачье дело. Хотя на самом деле вопрос был очень правильным. А действительно: что с ним творится?

— Да положи ты свою книжку. Что ты вертишь ее в руках?

— Хорошо. Сейчас положу.

— Ешь! Или тебе кажется, что это невкусно?

— Почему? Мне кажется, что это очень вкусно.

— Ну, так и ешь.

— Я ем.

Он действительно положил книжку, которую читал в метро, взял вилку и принялся есть. Квартира его новой девушки была небольшой, всего две комнаты и большая кухня. В спальне стоял диван, в комнате — большая тахта, а на кухне стол и несколько стульев. Первые три ночи они занимались тем, чем занимались, в спальне, прикрыв за собой дверь. Ее длинные загорелые ноги даже в темноте были отлично видны на идеально белых простынях. Потом, на четвертый день, до спальни они так и не дошли, начали раздеваться уже в комнате. К пятому дню очередь дошла и до кухни. В тот раз он пришел со службы немного раньше, чем обычно, и все произошло прямо за тем самым столом, за которым они теперь ужинали. «Погоди… да погоди, ты!.. я сама…». Она расстегнула его джинсы… ногти у нее были ярко-красными, а голова у него немного кружилась… снизу вверх она заглянула ему в глаза, а потом наклонила лицо, и ему пришлось облокотиться о стол, чтобы земля не так сильно уходила из-под ослабевших ног… ее большая голая грудь упиралась ему почти в колени… «Александра… Александра…»… а потом он курил, а она сидела напротив и молча смотрела на него, на внутренней стороне его бедра ярко краснела ее помада, и он все думал: сколько еще все это может продолжаться? Так ведь не может быть долго. Просто не может, и все. Никогда прежде ничего подобного с ним не происходило, и на этот раз все это не может длиться совсем уж долго. Не тот он парень, чтобы такая девушка, как старший офицер Александра Вакулина стала бы всерьез с ним жить… готовить ему еду и стирать его футболки… ложиться с ним в постель.

Или может?

Все эти семь вечеров он хотел спросить, почему именно он? Что такого особенного она в нем нашла? Но он, разумеется, не спросил.

— Что нового?

— В отделе? Или вообще?

— Ну, например, в отделе…

Они доели, и она встала перед раковиной, чтобы сполоснуть тарелки. Грязной посуды после каждого приготовленного ею ужина оставалось на удивление мало. В его собственной квартире, в которой он появлялся уже ровно неделю, даже попытка сварить пельмени оборачивалась экологической катастрофой и переполненной раковиной. А у нее — две тарелки, и все.

Он закурил и рассказал ей о том, чем сегодня занимался. Сама Александра не курила, но насчет того, что в ее квартире будет курить он, совершенно не возражала. И вообще с самого первого вечера называла эту квартиру «наш с тобой дом».

Он еще раз вспомнил, как стоял у этого самого стола и единственное, что видел, — только ее белобрысую макушку, а потом на мгновение, перестал видеть даже это.

Воспоминание вышло таким ярким, что он сбился с мысли, и весь заключительный эпизод сегодняшнего дела пересказал всего парой предложений.

Она уточнила:

— Не поняла. То есть как? Теперь вам предстоит искать еще и этого брата-близнеца?

— Нет.

— Не придется? Ты знаешь, где он?

— Ладно, мои коллеги, — им по званию положено быть немного недалекими. Но ты-то чего тупишь? Ну какой на фиг близнец?

— Который застрелил работорговца.

— Не было никакого близнеца. И вообще, с какой стати мы должны об этом разговаривать? Иди сюда!

— Как это не было? Ты же сам сказал своему майору…

— Мало ли что я сказал! Разумеется, никакого близнеца не было. Черт! Никогда не умел справляться с женским бельем! Как это расстегивается?

— Это не расстегивается. Это снимается через голову. А кто же тогда застрелил работорговца?

Потом он наконец сел на край кровати, порылся в карманах брошенных на пол брюк, вытащил оттуда сигареты и закурил. Свет включать они не стали, так и лежали в полной темноте. Она гладила его своими ярко накрашенными ногтями по коже, а он пытался объяснить:

— В кабинете работорговца имелась камера. И на съемке четко видно: стрелял наш пылкий влюбленный. Никаких сомнений в этом быть не может. Я не знаю, что там между ними произошло. Может, будущий тесть ему угрожал. Может, сказал, что увезет дочку в родной кишлак, и парень никогда ее больше не увидит. Это вообще не мое дело. Важен лишь результат: пытаясь спасти свое личное счастье, парень достал ствол и прострелил собеседнику голову.

— А как же вторая запись из кафе?

— Не знаю. Но думаю, что на одной из записей сбит тайм-лайн. Не спрашивай, как он это сделал. Просто другого варианта тут нет. Он застрелил человека, который мешал его счастью, а потом, чтобы обеспечить себе алиби, подкрутил время на какой-то из пленок. Вот и все.

Она молча полежала в темноте, а потом все так же шепотом спросила:

— Погоди, я все равно не понимаю. Если парень все-таки застрелил этого работорговца, то с чего ты вписался его выгораживать? Зачем наплел про близнеца?

— Не знаю. Просто мне показалось, что на свободе ему будет лучше, чем в тюрьме.

Если бы не фонарь на улице, в спальне было бы совсем темно. Он не мог остановиться, целовал ее кожу и не желал думать о том, что станет с ним и с этой девушкой завтра. Потому что у нее не могло быть никакого завтра с таким парнем, как он.

— Стогов, ты сумасшедший? С такими вещами не шутят! Ты не судья Дредд, и не можешь вершить правосудие по собственному усмотрению!

— Почему не могу? Вы же в своем управлении сажаете невиновных, — почему я не могу освободить виноватого? Я поглядел на парня, посмотрел на его узбекскую Джульетту, и мне захотелось, чтобы они были вместе. Чего здесь плохого?

— Так нельзя!

— Почему? Главное, чего хотят все вокруг, это наказать. А я вот не хочу никого наказывать. Более того, мне кажется, что наказывать имеет право только тот, кто абсолютно уверен в том, что уж его-то репутация полностью белоснежна. А моя репутация чернее ночи. Я, может, в отличие от сегодняшнего парня, никого не убил, зато в моей биографии было все остальное. Может быть, по справедливости, именно мне, а не ему, место в тюрьме. Но я в тюрьму не хочу и, честно сказать, не думаю, что поступил плохо, когда отмазал от камеры кого-то еще. Если он виноват, если голову работорговцу прострелил действительно он, то пусть искупает вину на свободе.