Николай Буянов - Май без императора

В данный момент это крохотное трехлетнее создание в беличьей шубке ковыляло по аллее парка в поместье Броун-Бовери — принц Антуан де Конде, герцог Энгиенский, выкупил его у прежнего владельца. За малышкой неотступно следили две женщины. Одна, пониже ростом и белокурая, была гувернанткой маленькой принцессы. Ее звали фрау Барбара. Вторая — темноволосая и высокая — была графиней Шарлоттой де Роан, супругой герцога и матерью девочки.

Они встретились здесь, в Бадене, в тихом городке Эттенхейме — графиня Шарлотта и герцог Энгиенский. Человек, которому я служил верой и правдой много лет, и надеялся прослужить еще. И, клянусь, он ни разу не бывал со мной груб или несправедлив.

В молодости он был превосходным фехтовальщиком и неутомимым путешественником: наверное, тяга к перемене мест изрядно прибавила седых волос его отцу, Мишелю-Жозефу. Старший герцог тоже был добр ко мне. И всякий раз, провожая сына в очередное путешествие, подзывал меня и говорил, глядя в сторону, чтобы скрыть волнение:

— Присматривай за ним, Анри. Надеюсь, ты не дашь этому шалопаю впутаться в какую-нибудь авантюру… Ну, или, по крайней мере, в очень большую авантюру.

Во время одного из таких путешествий, в графстве Фуа, я повстречал свою будущую жену Франсуазу. Дело, помнится, началось дракой в придорожном трактире, где на нас напала шайка разбойников. Один из бандитов, здоровенный и сильный, как корабельный боцман, уже занес над герцогом саблю — тот сидел за столом и не успевал защититься, но я в последний момент отклонил удар противника своей шпагой, и чужой клинок, направленный герцогу в сердце, только расцарапал ему плечо. Разъяренный неудачей, бандит развернулся ко мне, но его высочество принц очень вовремя подоспел на помощь. Не то, как знать — возможно, я так и остался бы лежать там, в трактире, среди горы битой посуды…

— Вы спасли мне жизнь, ваше высочество, — сказал я, отводя взгляд от мертвого бандита — клинок герцога насквозь пробил ему горло.

— Напротив, Анри, напротив, — проговорил герцог, посмотрел на свое окровавленное плечо и вдруг потерял сознание. Я еле успел подхватить его на руки.

Доктор, которого вызвал перепуганный трактирщик, перевязал принцу рану и уложил его в постель в своем доме. Доктора звали месье Торнамболь, его жена умерла несколько лет назад от чахотки, и с тех пор он жил вдвоем с дочерью Франсуазой.

Я помню, как вошел в комнату, где лежал герцог, и увидел девушку, сидевшую в изголовье кровати. Оба молчали: принц то ли спал, то ли опять пребывал в забытьи, а девушка…

Наверное, я выдал себя неосторожным движением, и девушка обернулась. Ее глаза и волосы были одинакового бронзового оттенка — большая редкость для здешних мест. А улыбка… Улыбка вдруг заставила меня покраснеть и ощутить сухость во рту.

— Здравствуйте, сударь, — учтиво сказала девушка.

Я молча кивнул в ответ, сознавая, что выгляжу круглым идиотом.

— Вы, вероятно…

— Анри Тюмирье, — спохватившись, сказал я. — Слуга его высочества герцога. А вы…

— Франсуаза, дочь лекаря, — представилась она без капли жеманства.

Больной что-то пробормотал во сне. Франсуаза ласково произнесла «Т-ш-ш» и поправила на груди герцога одеяло. Надо было видеть, с какой нежностью она это проделала — черт возьми, я полжизни бы отдал, лишь бы очутиться на месте своего господина под тем одеялом… И дело было вовсе не в моей преданности, хотя и она не знала границ…

— Он поправится, — сказала девушка. — Смотрите, он уже дышит ровнее. Через несколько дней ему станет лучше.

Потом она пожелала мне спокойной ночи и удалилась, оставив меня сидеть возле принца.

Я и уснул, сидя на стуле, не решившись отойти от герцога даже на минуту. Я никогда не оставлял его — такой образ жизни был естественен для меня, как дождь или радуга.

Вот только думал я в ту ночь вовсе не о герцоге. Все мои мысли витали вокруг дочери лекаря — словно она украла их. Вот только радости не было никакой. Я ведь видел, как она смотрела на принца. И как она улыбнулась ему — не мне, не мне предназначалась эта улыбка…

Утром я был хмур и неразговорчив и едва кивнул за завтраком месье Торнамболю — должно быть, его удивила такая непочтительность. Франсуаза же, напротив, была мила и весела: больной шел на поправку, чего ж еще желать…

Герцог и вправду решил долго не залеживаться: рана оказалась глубокой, но неопасной. Через неделю он уже вставал с постели, потом стал спускаться в столовую, потом — выходить на улицу. И всякий раз он очень любезно раскланивался с Франсуазой — невооруженным глазом было заметно, что они…

Однако я ничем не выдал своих чувств — даже когда настала пора прощаться. Его высочество к тому времени совершенно выздоровел. Мы щедро расплатились с доктором, собрали вещи и готовились сесть в коляску, когда Франсуаза робко подошла ко мне и спросила:

— Простите мне мою дерзость, сударь, но… Умоляю, скажите, я чем-то обидела вас?

— О чем вы, сударыня?

— Но вы всегда были так холодны со мной… В чем причина?

— Причина? — я нахмурился. — Причина в том, что вы и герцог…

Она отступила на шаг.

— С чего вы взяли?

— Это было заметно.

— Нет, нет… — она замолчала. Я ждал продолжения и дождался: — Я думала о вас все эти дни.

— Обо мне? — я окончательно растерялся.

— О вас.

Все еще не веря себе, я шагнул вперед. И слегка наклонился, потому что был выше ее ростом. А потом, через томительный бесконечный миг, почувствовал ее губы…

Франсуаза. Моя любовь, моя мечта, моя боль… Женщина, с которой я прожил самые восхитительные, самые прекрасные шесть месяцев своей жизни. И которую оставил в далеком враждебном Париже. Надеялся ли я когда-нибудь увидеть ее снова? Надеялся ли я вернуться в свой город — ведь любой эмигрант мечтает вернуться на родину, верхом на белом коне и под звуки фанфар… Жаль только, суждено это далеко не всем.

Я помнил свой последний день в Париже — так ярко, будто это было вчера. Вчера, а не восемь лет назад…

Восставший народ взял Бастилию.

Трудно было описать ликование, охватившее всех — от мала до велика. Я шел мимо домов — и видел, как люди обедали, вытащив столы на улицу. На ступеньках церкви распевали «Allons, enfants de la patrie!»*, в Люксембургском саду маршировали с ружьями новобранцы-санкюлоты, и старьевщики пытались всучить прохожим позолоченные скипетры, короны и монашеские ризы. Женщины и мужчины щеголяли в красных колпаках, и все стены домов были оклеены разноцветными газетами в несколько слоев — их вешали расклейщики с жестяными бляхами. Громадный театр абсурда, где актерам вместо бутафорских ружей по недосмотру выдали настоящие… Я почувствовал себя в безопасности, лишь добравшись до нашего особняка на улице Клери.