Николай Буянов - Май без императора

Дамир наконец отлепился от тела патрона, сурово оглядел собравшихся и распорядился:

— Территорию особняка до приезда милиции прошу никого не покидать. Ерофеич, вызывай милицию и «скорую».

— Милицию? — вяло удивился Егор, борясь с некстати нахлынувшей дурнотой. — Зачем?

Азиат стрельнул глазами-щелочками.

— Я все-таки не врач. Я знаю только, что хозяин никогда не жаловался на сердце.

В коридоре, за дверью, что-то упало с глухим стуком. Егор выглянул и увидел Марию. Она была без сознания.

За 200 лет до финала.

Юг Франции, 10 флореаля 1804 года.

Тучный чернобородый господин, который сидел рядом со мной в дилижансе, читал газету. И ухмылялся время от времени, будто в передовице было напечатано нечто забавное.

— Нет, вы только посмотрите, что они пишут, — наконец обратился он ко мне, хотя мы и не были знакомы. — Я еще пять лет назад сказал Леонтине (это моя жена, пояснил он мимоходом): попомни мои слова, Леонтина, этот маленький капрал еще пустит Бурбонам кровь!

— Маленький капрал? — переспросил я рассеянно.

Мужчина довольно расхохотался.

— Наполеон, черт побери! Наполеон Бонапарт, который скоро станет нашим императором! Маленьким капралом его прозвали солдаты во время итальянского похода. Говорят, он на всех придворных церемониях появляется в сером военном сюртуке. Кое-кто поначалу кривился, а теперь это стало модой — носить военные сюртуки… Подумать только, какая низость: подослать к Бонапарту наемных убийц! Конечно, бандитов схватили — тайная полиция оказалась на высоте. Однако весь мир был уверен, что глава заговора, принц Конде, уйдет от ответственности: еще бы, член королевской фамилии… Как бы не так. Закон должен быть один для всех!

«30 вантоза XII года, — сообщалось в газете, — в Венсеннском замке военный суд под предводительством полковника Юлена приговорил к смертной казни опасного государственного преступника принца Луи-Антуана де Конде, герцога Энгиенского. Означенный преступник обвинялся в подготовке заговора с целью убийства Первого консула республики Наполеона Бонапарта.

Жители столицы хорошо помнят ужасной силы взрыв, прогремевший на улице Фиалок, близ здания Гранд Опера. Взрыв сей был учинен тайно прибывшими из Англии злодеями, дабы убить гражданина Первого консула, и лишь Божье провидение спасло последнего от гибели. Спешим сообщить, что несмотря на потрясение, вызванное происшествием, гражданин Первый консул прибыл в Оперу, не опоздав к началу увертюры Гайдна, и сказал приближенным, бывшим с ним с ложе: „Эти наглые роялисты собирались взорвать меня. Что ж, мы тоже не станем с ними миндальничать. Пусть они знают, на что мы способны!“ Эта краткая речь была встречена бурными овациями…»

Мой собеседник еще что-то говорил, помогая себе жестами, что-то доказывал и с кем-то спорил, но я не слышал его. В голове было пусто, как в комнате, из которой вынесли мебель.

Принц де Конде, герцог Энгиенский, был казнен во рву Венсеннского замка ранним утром 21 марта 1804 года.

И какой-то совсем юный лейтенант (газета упоминала его имя: О’Делуа), командовавший расстрельным взводом, подошел затем к телу принца, тронул его концом шпаги и усмехнулся:

— А поговаривали, будто у королевских отпрысков в жилах голубая кровь. Оказывается, врут. Та же самая кровь, что и у всех.

И его товарищи, взяв ружья на плечо, ухмыльнулись в ответ, как люди, хорошо выполнившие свою работу. В газете, конечно, ничего похожего не было, но я очень ясно представил себе эту картину: зябкий сырой рассвет, комья земли во рву, под кирпичной стеной, и белозубая улыбка юного лейтенанта, не нюхавшего пороха…

— Но при чем здесь герцог? — вырвалось у меня помимо воли.

— Как? Вы не поняли? Да ведь он стоял во главе заговорщиков, тут черным по белому… Еще, небось, и денежки получал от английского правительства.

— Разве его вина была доказана?

— Да уж наверняка, можете мне поверить. Хотя вот что я вам скажу, сударь: будь я военным судьей — я бы не утруждался поисками доказательств. Знаете, сколько простых прохожих погибло при том взрыве возле Оперы? Двадцать! Двадцать невинных душ… Так вот, я бы взял двадцать… нет, пятьдесят роялистов, из тех, кто прислуживал Бурбонам, и вздернул бы на фонарных столбах вдоль дороги. Кстати, а вы, месье, не из эмигрантов ли?

Я тут же успокоил его, заверив, что и вправду долго жил за границей, но отнюдь не по политическим соображениям.

— Вот как? — подобрел он. — Чем же вы там занимались, позвольте спросить?

— Служил коммивояжером на фабрике в Бюлертале, — ответил я, решив придерживаться первоначальной легенды. — Теперь хочу попытать счастья в Лионе — там живут мои дальние родственники. Хотя я не уверен, что смогу их разыскать.

— То-то я гадал, почему вы не в курсе последних новостей, — заметил мой собеседник. — Что ж, дай вам Бог удачи, месье…

— Гийе, — представился я. — Арбо Гийе.

— Жорж Катильон. Обувное предприятие «Катильон и сыновья» в Париже.

— Ваше предприятие, должно быть, процветает?

Толстяк хмыкнул.

— Раньше, при Людовике, у меня была крошечная мастерская — мы шили башмаки и перебивались с хлеба на квас. В революцию мастерскую разгромила толпа. А сейчас я владею пятью магазинами с самой модной обувью, и еще мы продаем армии сапоги — самый ходовой товар в наше время. Наш будущий император имеет весьма воинственный характер… к счастью для меня. У вас очаровательная малышка. Где же ее мать?

— Не знаю, — ответил я чистую правду.

Месье Катильон осуждающе покачал головой:

— Вот они, современные нравы… Чем думаете заняться, если ваши родственники в Лионе не отыщутся?

— Поеду в Париж, — ответил я не задумываясь — так же не задумываясь, как назвал Лион вместо графства Фуа, куда направлялся на самом деле. — Правда, у меня нет там знакомых, но это меня не беспокоит. В Бюлертале я считался хорошим специалистом — думаю, и в Париже не останусь без работы.

Собеседник посмотрел на меня с одобрением.

— Что ж, будете в наших краях — милости прошу заглянуть ко мне, — он протянул мне маленький картонный квадратик с адресом на улице Ля Пинэ.

За время путешествия из Бадена во Францию (нет надобности подробно описывать его) Жанна-Луиза заметно вытянулась и похорошела. И превратилась в убежденную почемучку: «Почему?» стало ее любимым словом. Им она доводила меня до нервных колик.

— Почему? — спрашивала она, указывая пальчиком на деревья по обеим сторонам дороги.

— Что «почему»? — переспрашивал я. — Почему листочки на деревьях зеленые?

Она кивала. Я пускался в пространные наукообразные объяснения (чем человек меньше разбирается в каком-то предмете, тем наукообразнее и непонятнее он изъясняется — это я давно заметил), в конце концов путался, краснел и замолкал, отделавшись фразой «Так устроил Господь. Понятно?»