Николай Буянов - Май без императора

Я сидел, привалившись спиной к колесу нелепо вычурной кареты, в которой какой-то придурок прикатил сюда из Москвы. Лошади при карете не было: то ли пала от бескормицы, то ли хозяин обменял ее на лишний мешок золотых побрякушек.

— Кажется, началось, — Жизак, сидевший рядом со мной, в волнении вскочил на ноги.

Лагерь пришел в движение. Люди хлынули к реке, и я подумал, что русские прикатили свои пушки из Борисова и вот-вот начнут обстреливать нас с холма. Но оказалось, что это началась долгожданная переправа: понтонеры наладили мост.

Жизак вдруг снялся с места и умчался куда-то. Вернулся уже в сумерках, донельзя возбужденный, и горячо зашептал он мне в ухо:

— Я тут кое-что разузнал… Завтра на рассвете через мост будет переправляться Корсиканец со своей свитой, штабом и прочими прихлебателями. Спереди и сзади пойдет гвардия. Я знаю этих ребят, они все сметут на своем пути. Нужно будет пристроиться им в хвост, тогда у нас будет шанс проскочить на ту сторону…

Я поспешил отвернуться, чтобы мое лицо меня не выдало.

Завтра Наполеон Бонапарт ступит на мост.

Завтра, уже завтра я увижу его — пусть, как и на Поклонной горе, не вблизи, ну так что ж. Я задумчиво посмотрел на понтонеров, снующих в воде, затем оглянулся на карету, возле которой мы притулились. Похоже, само Провидение послало мне эту карету…

Карета была дьявольски тяжелой, но я все же передвинул ее под нужным углом. Расстояние до моста я измерил еще днем: сто двадцать шагов, не слишком серьезная дистанция для нарезного штуцера. Забравшись внутрь кареты, я пересчитал заряды: их было восемь. Что ж, для завтрашнего дела мне достаточно будет и одного. Перезарядить оружие, а тем более выстрелить второй раз мне все равно не дадут…

Слепо глядя в окошко на копошащихся во тьме людей, я вдруг подумал, что будет, если завтра (да нет, уже сегодня) я не сумею отделаться от Жизака. Если он решит непременно идти на мост вместе со мной — ведь он все это время не отставал от меня ни на шаг. Что, если он увидит, как я заряжаю свой штуцер, и поймет…

Моя рука сама собой скользнула за пазуху, нащупав маленький «Лефорше». Вот странно: моя одежда заиндевела и стояла колом, тело сотрясал хронический озноб, а пистолет был теплым. Мне почудилось, что он шевельнулся, обрадованный, что о нем вспомнили, наконец.

Я испуганно отдернул руку. Липкий пот змеей скользнул по позвоночнику, и сердце замерло от ужаса, пропустив удар. Перестань, успокаивающе сказал я себе. Перестань, никто не говорит о том, чтобы убивать — просто придется слегка ударить рукояткой по затылку, Жизак на несколько минут потеряет сознание, только и всего. Несколько минут — более чем достаточно…

Я посмотрел на свои пальцы: они так и ходили ходуном. Не от холода, хотя холод пробирал до костей.

Жизак первым заметил кортеж императора. Вернее, услышал, поскольку первыми его словами, когда он растолкал меня, были: «Барабан, Гийо! Барабан бьет!» — и куда-то исчез — должно быть, побежал к реке. Давка там была неимоверная: сосед напирал на соседа, и проложить дорогу к переправе можно было только с помощью штыков. На миг мне показалось, что гвардия так и поступит.

Однако обошлось. Людская масса замерла, глухо зароптала и начала мало-помалу расступаться, освобождая проход. Правда, уже никто не кричал «Да здравствует император!», прошли те времена…

Наполеон Бонапарт, император Франции — маленький, сгорбленный, в длинном унылом плаще и такой же унылой треуголке, опираясь на трость, медленно спускался по дороге с холма. Даже на таком расстоянии было заметно, как он постарел — стремительно, неотвратимо, за какие-то три с лишним месяца. Так стареют от потери близкого человека. Или — от внезапной страсти к юной любовнице, моложе тебя лет на тридцать. Да, это был совсем не тот человек, что гарцевал на коне перед нашими шеренгами у стен русской столицы. Тот зажигал в сердцах детский восторг, преданность, восхищение, граничащее с религиозным экстазом. Этот не вызывал ничего, кроме жалости. И того, и другого было трудно решиться убить…

Я медленно протянул руку к ружью. Рука не дрожала, и сердце билось с пугающим спокойствием: что ж, восемь лет, проведенные под чужим именем, не прошли для меня даром. На то, чтобы просунуть дуло в окошко кареты, взвести курок и прицелиться, уйдет секунд пятнадцать — столько же понадобится императорскому кортежу, чтобы поравняться с моим убежищем. Спешить было некуда…

Спешить было некуда, но я опоздал. Я обнаружил это, когда сзади меня дернули за рукав и негодующе проорали в самое ухо:

— Гийо, какого дьявола! Шевели задницей, нам надо пристроиться к гвардейской колонне…

— Оставь меня, — процедил я, не отрывая взгляд от фигуры Бонапарта.

— Что значит «оставь»? — удивился Жизак. — Ты что, решил сдаться в плен к русским?

Он увидел в моих руках штуцер и удивленно спросил:

— Ты что задумал, Гийо?

Барабан приближался. Стиснув зубы, я отложил оружие и повернулся к Жизаку. Тот, видимо, что-то прочел в моем лице. Брови его изумленно поползли вверх, рот округлился… Не дав ему опомниться, я сильно толкнул Жизака на сиденье, вытащил из-за пазухи «Лефорше» и навел ему в грудь.

— Ты… ты… — прошептал он.

— Сиди тихо, — сказал я. — Не дергайся, и ты не пострадаешь, обещаю.

Он смотрел на меня, как кролик на удава: немигающе, даже не испуганно, а как-то совершенно бессмысленно. И тягучая желтая слюна текла по его давно не бритому подбородку. Мне некогда было наблюдать за ним: еще минута, и Наполеон со свитой спустится с холма. И тогда его закроет от меня людское море. Я отложил пистолет в сторону, снова взял штуцер и приник щекой к прикладу.

— Помогите!!! — заорал вдруг Жизак и стремглав рванулся мимо меня. — Помогите, убивают!!!

Я не успел его задержать. Я мог бы схватить «Лефорше» и выстрелить ему меж лопаток — на это ушла бы секунда, не больше. Но я не сделал этого.

— Спасите!!! — вопил Жизак. — У него ружье!!!

Все стали оборачиваться — по крайней мере, те, кто находился ближе к карете. Кое-кто, возможно, даже заметил дуло ружья в боковом окошке… Но мне было уже все равно. Штуцер раскатисто рявкнул, сверкнул язычок пламени, и за миг до того, как облачко дыма закрыло мне обзор, я увидел, как человек в маршальском мундире рванулся к Наполеону, раскинув руки, будто хотел заключить его в объятия…

Впервые я находился так близко от Наполеона — не в ста двадцати шагах, как нынче на рассвете, и даже не в пятнадцати, как на Поклонной горе, а почти вплотную. Я мог бы коснуться его, если бы мои руки не были связаны за спиной. Жизак стоял рядом со мной, тоже связанный, избитый, в растерзанном мундире, хотя ни он, ни я не оказали сопротивления.