Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век

– Отель, Хуан, – сказала я со вздохом. – И до завтра.

Вот он, отель.

У меня ведь есть здесь почти свой сад, на небольшом пятачке земли между стеной отеля и невидимым морем. Оно там, за деревьями, а подальше и левее – длинная пристань и рыбный ресторан.

А здесь среди кустов бродила до вчерашнего дня мама генерала, улыбаясь всем встречным. Постою и я, думая о том, как хорошо дома, когда перед сном я выхожу, одна или с Элистером, к морю, посмотреть на огни кораблей, идущих слева направо во мраке, из Сингапура в Рангун.

Я подняла глаза к третьему этажу отеля. На балконе высилась неподвижная фигура, прямая, несгибаемая, с вздернутым подбородком. Генерал неподвижно смотрел в невидимое мне отсюда море, на разноцветную светящуюся россыпь на горизонте.

Но вот он повернулся к желтому квадрату балконной двери и что-то сказал, протянул руку. В освещенном прямоугольнике мелькнула тень.

И их стало двое. Он и Джин, касающиеся друг друга плечами.

Итак, у нас есть несколько загадок – и никакой идеи, связаны ли они хоть как-то между собой. А еще – ни малейшей уверенности, что я вообще должна эти загадки как-то решать.

Собрать чемоданы, да у меня же есть для этого прилагающаяся к архиепископскому сьюту служанка, ее зовут Мерседес. Заплатить всем героям этого романа с Манилой прощальный бонус. Закрыть «Человеческие ресурсы» без объяснений. Сесть на один из лайнеров – вон за этими зданиями, если пройти подальше, виднеются их трубы. Доплыть по прямой до Гонконга, ну и так далее. В худшем случае – Рождество в Гонконге, да хоть в Сайгоне или на корабле. Ни один человек на свете меня всерьез не осудит. Меня просили вручить генералу украденные у него копии секретных бумаг – я вручила. Дальнейших просьб не поступало.

«Не-ет!» – почти вслух говорю я, еще громче – и распугала бы филиппинских детей, играющих почти у моих ног цветными резиновыми шариками, слегка облупившимися.

Нет, потому что у меня сбежал из дома муж, а это значит – где-то в мире происходит что-то совсем серьезное. Иначе зачем бы понадобился этот человек-легенда, которого в узких, очень узких кругах называют «шпион из Калькутты». И вот я вернусь, буду сидеть на газоне у моря, смотреть на своих детей и думать о тех людях, которые сейчас, неизвестно где, вместе с моим мужем приводят наш сумасшедший мир в порядок – для того, чтобы мои дети могли жить в нем без страха. Да ведь я сейчас примерно так и делаю, только дети тут несколько другие.

А еще – я сижу здесь под старыми деревьями балите, я, делисьоса креатура перфумада, прекрасное надушенное создание, я безнадежно влюблена, и если просто убегу, то… Свои глупости надо доводить до какого-то логического конца.

Итак, что мы имеем: моя миссия в Маниле началась мгновенно и как-то слишком легко (да ведь я это почувствовала!) и в какой-то момент могла бы плохо кончиться.

Не считая Матильды, в чью верность и надежность я и в данный момент продолжала верить, прочие окружающие меня персонажи казались мне поначалу слишком театральными, чтобы их в чем-то заподозрить. А ведь я могла бы – если говорить только об Эдди – мысленно отметить, например, все его небрежные одеяния. Слишком небрежные. И примерно одни и те же. Это что – он живет на те деньги, которые благодаря ему я плачу Лоле?

Могла бы также заметить, что, хотя в зале «Манила-отеля» он чувствует себя как дома, на балы в «Фиеста-павильоне» его никто не зовет, даже пусть он и правда Урданета. Это японскому репортеру-авиатору Накамуре он может казаться местной знаменитостью, а опытные манильцы – другое дело.

А это его авто с шофером, что он якобы отпускал за ненадобностью, но которое я так никогда и не видела. А его дом, якобы в двух кварталах от плазы Санта-Крус. Что у нас там, в том направлении, куда он, помнится, махнул рукой? Кьяпо, не худший, но далеко не богатый район. А дальше и совсем плохо – Тондо, всемирно известный трущобный ужас.

В общем, нечего было удивляться, что как-то случайно он бросил меня у входа в аллею, в которой уже к тому времени затаился «Додо» Аседильо. Любопытно, а если бы я не отпустила Эдди, а попросила его проводить меня, как он и предлагал, – как бы пошли события? Ну, допустим, его бы связали или якобы ударили по голове, вот и всё. И он же сам потом героически нашел бы меня, помог заплатить выкуп. Конечно, выкуп. А что же еще. И наша дружба только окрепла бы.

А теперь – Лола.

Вроде бы, чего тут особенного ожидать. Невероятно красива и немыслимо глупа: ну и что?

Но давайте внимательно присмотримся к Лоле. Красивая женщина в этой стране – уже профессия. Вон же тот список из газеты, список первых красавиц, которые все рядами вышли замуж за политиков. Были ли они как-то особо умны – никто не упоминает. А Лола? Непонятно. Пока.

Ну а впрочем… Если бы дело дошло до выкупа, кто пошел бы в банк за деньгами? Лола, конечно. Теофисто, возможно, ее знает в лицо, она в банке уже пару раз бывала. С моей запиской. Причем она могла и вообще не представлять, что на самом деле происходит. Зачем ей, такой, слишком много знать, в самом-то деле?

И эти ее странные истерики. Она ведь очень даже полноценна, когда надо – орет на человеческие ресурсы, сдает их в рабство нанимателям, все нормально. Но стоит мне сказать что-то… а о чем я таком в те моменты говорила? Непонятно. О чем угодно. Пела песенки.

Как бы вспомнить – от каких слов она мгновенно теряет разум?

Да, а что с ней творилось при нашей первой встрече в «Манила-отеле», почему она не стояла там, развернув плечи и изображая, как положено, невинную загадочность, а наоборот – фактически прятала лицо? Она что, известна каждому воину констебулярии как второй Додо в женском обличье? Но тогда ей уж точно было бы нечего бояться, пусть даже ее фото были во всех газетах. С ананасом и без.

Собственно, я вообще бы никак не связывала ее с известным эпизодом в переулках у Эскольты, если бы…

Если бы не вспомнила, наконец, о чем говорил мне Верт, поднявшись на две ступеньки после краткой сцены с прекрасной Лолой. Это было так:

– Но ведь вы взяли ее сюда напрямую из оперы, эту вашу помощницу?

«Какой оперы, господин Верт?» – наверняка спросила я, борясь со слабостью и отчаянием: боже мой, это лицо так близко от моего!

– «Кавалерия рустикана», конечно, Масканьи. Ее первые же такты.

И Верт, с оглядкой и еле слышным шепотом, поет (он умеет петь!):

– «О Лола, знойной ночи созданье…» А как ее зовут на самом деле, дорогая Амалия? Какая-нибудь Еулалия?

И только совсем недавно, когда я справилась с простительным и объяснимым повреждением разума (две сумасшедших женщины в офисе!), я вспомнила его слова: как ее зовут на самом деле?