Борис фон Шмерцек - Второй Грааль

— Ислам?

Старик пренебрежительно фыркнул. Мясник продолжил переводить его слова:

— Веру в нас самих! Мы подчинили наш традиционный закон Салиф суданским законам и почитаем исламский шариат более религии наших отцов и дедов. Мы все больше отрекаемся от своих корней. Мы забыли, кто мы. Это рассердило духов. — Старик сделал паузу и, сдерживая внутреннюю дрожь, затянулся трубкой. — Хуже всего то, что молодые люди отворачиваются от традиций, хотят вести другую, современную жизнь. Они покидают деревню и переезжают в города. Им больше не нравится пасти коз и верблюдов. Они хотят иметь машины и телевизоры. В Вад-Хашаби осталась всего лишь жалкая кучка молодежи. Большинству жителей более пятидесяти лет, многим даже за восемьдесят. С давних пор мы были здоровым, сильным народом. Однако, вместо того чтобы ценить это, мы обращаемся к чужой религии и стремимся к роскоши. Поэтому старые духи рассердились на нас.

— Я прочитал, что из деревни исчезли только женщины, дети и старики, — сказал Эммет.

После того как мясник перевел, Н’табо кивнул:

— Если точнее, то беременные женщины, дети до тринадцати и некоторые из самых старых жителей Вад-Хашаби.

— Почему именно они, а не другие?

— На это могут ответить только духи. Но одно я точно знаю: тому, кто уважает традиции, нечего опасаться. Джинн уносит только отступников и высасывает из них кровь.

— Джинн?

— Черный демон, — пояснил Н’табо. — Он питается кровью жертв и поэтому остается молодым. Он будет посещать нашу деревню до тех пор, пока мы не одумаемся.

Наступила пауза. Эммет попытался скрыть разочарование. Он надеялся, что старик даст ему конкретные сведения о происшествии в Вад-Хашаби. Вместо этого Н’Табо рассказал ему историю о духах и демоне-вампире и о том, что жители деревни должны вернуться к старой вере.

Старик что-то сказал.

— Он видит, что вы ему не поверили, — перевел мясник. — Однако это правда. Н’табо видел демона собственными глазами. Это случилось, когда из деревни впервые исчезли люди — приблизительно год назад. Джинн появился ночью. Словно тень он скользил по деревне, беззвучно проникал в хижины и забирал свои жертвы. Они не защищались, они, кажется, уже были мертвы, когда он их уносил. Н’табо так сильно испугался, что не осмелился поднять тревогу. Против демона никто не может устоять.

Мясник прервался, переговорил с деревенским старостой и еще раз с нажимом повторил:

— Против демона никто не может устоять. Поэтому Н’табо советует вам, как посоветовал вашему другу, когда тот посетил нас: не вызывайте джинна. Джинн могущественный. Он высосет и вашу кровь, если вы разгневаете его!

Лара Мозени вернулась в свою квартиру во второй половине дня. Она чувствовала себя очень усталой.

После визита к Пьер-Луи Хосейни она отправилась проверить адрес, который японец указал в «Герце». Разумеется, там не было никакого отеля «Плаза», а только текстильная фабрика.

Чтобы пройти до конца этот след, Лара взяла в туристическом бюро буклет с перечнем гостиниц. В городе было даже два отеля «Плаза», но ни в одном из них в течение последних недель не был зарегистрирован гость из Японии.

Хотя Лара и не надеялась на быстрый успех, она все равно была разочарована. След с номерными знаками завел ее в тупик. И тот факт, что японец превосходно говорил на французском языке, в данный момент тоже ничего ей не давал.

Она пошла в ванную и стала прикладывать смоченное в холодной воде полотенце к разгоряченному лицу, после чего почувствовала себя лучше. Сидя на кухне, она ела бутерброд и раздумывала над своими дальнейшими шагами. В голову пришла лишь одна мысль, как можно напасть на след японца.

Через полчаса, уже во второй раз за этот день, она оказалась перед домом Шарифа Каплана. С заспанными глазами и помятым лицом, он открыл ей дверь. Очевидно, он только что задремал.

— Номерные знаки не помогли вам продвинуться в поисках? — пробормотал он.

Лара покачала головой.

Каплан погладил бороду.

— Сегодня утром мы заключили честную сделку, — проворчал он. — Не думаете же вы, что получите обратно свои деньги?

— Совсем наоборот, — ответила Лара. — Я не хочу возвращать деньги, а собираюсь добавить к ним еще некоторую сумму.

Усталость мгновенно слетела с лица Шарифа Каплана. Глаза заблестели, и, широко ухмыльнувшись, он сказал:

— Я не сомневался, что мы поймем друг друга.

Ларе потребовалось совсем немного времени, чтобы убедить Каплана пустить ее в квартиру японца. Сначала он, правда, колебался, так как договор о найме, согласно которому он не имел права кому-либо показывать квартиру, был еще действителен, но Лара понимала, что, выражая свои сомнения, тот только хочет поднять цену. В конечном итоге она заплатила ему сумму, эквивалентную тридцати английским фунтам.

Квартира, имевшая необжитой вид, оказалась просто дырой. Пахло затхлым воздухом, как будто здесь не проветривали в течение месяцев. Сквозь задернутые занавески едва проникал солнечный свет.

Лара внимательно осмотрела все комнаты, но почти не обнаружила признаков того, что в квартире еще до недавнего времени кто-то жил. Вся мебель, по словам Шарифа Каплана, принадлежала ему. Личные вещи вообще отсутствовали.

И все-таки японец оставил некоторые свидетельства своего пребывания в квартире: начатый рулон туалетной бумаги в уборной, запасы еды и бутылки с водой в кухонном шкафу, наполовину наполненное мусорное ведро, над которым роилось целое облако пестрых мух.

Полчаса Лара искала другие следы — напрасно. Так что ей не оставалось ничего другого, как обследовать мусорное ведро.

К счастью, ей не пришлось долго рыться, так как на самом верху лежала консервная банка, привлекшая ее внимание. В первый момент Лара подумала, что банка служила пепельницей, но затем заметила, что в ней лежали не окурки, а обугленный клочок бумаги. Она осторожно вытащила его и развернула над раковиной. Пепел просыпался сквозь пальцы. Бумага распалась на части.

Она уже хотела сдаться, когда заметила, что один из кусочков записки был не полностью сожжен. Она осторожно его взяла. Бумага в огне приобрела коричневый цвет и к тому же была окантована зеленоватой плесенью. Тем не менее Лара распознала какие-то знаки. Она подняла клочок и глянула сквозь него на просвет.

— Ряд чисел, — пробормотала она. — Начало и конец обуглились, но вполне различима средняя часть… Три-три-четыре, семь-два-четыре. Вы имеете какое-нибудь представление о том, что бы это могло значить?

Каплан пожал плечами, затем ухмыльнулся и сказал:

— Я сказал бы, что это — обугленный клочок бумаги с написанными на ней несколькими цифрами.