Дмитрий Дивеевский - Окоянов

– К Серафимушке мы часто ходим и о всех печалях его просим. Но у нас поверье такое есть, если хочешь ребеночка получить – иди молиться к камню, а затем искупайся в речке. Вот мы и пришли, как вода позволила, – ответил старший крестьянин, видно, отец молодого супруга. – Ну, прощевайте пока, у нас путь неблизкий. – И поклонившись, молельщики отправились дорогой на Саров.

На поляну пришли другие группки молельщиков, а Митя отошел в сторонку, присел под сосной и задумался.

Где человечек? Почему легко на душе? Что за воздух здесь такой, будто пьешь нектар и не можешь напиться? Кто невидимый играет эту благостную, слышимую только внутренним слухом музыку? Он стал вспоминать все, что знал о Серафиме: мальчиком потянулся к Богу, всю жизнь молился, жил по скитам, сильно болел, к зрелым годам стал провидцем и исцелителем. Очень застенчивый и скромный. В народе его звали Великий Молитвенник за души наши. Сейчас у раки с его мощами случаются частые исцеления.

– Никогда в Бога не верил, а ведь Он покойничка отогнал, никто другой, – вдруг подумал Митя, и сосна над его головой неожиданно громко зашумела кроной.

– Он, он, кто же еще, – в его душе будто прорвалась плотина, и в нее хлынула радость обретения Главного Смысла. – Как же раньше-то я не понимал? Ведь все же просто. Сам по неведению, по слепоте стал душегубом. Предался Сатане. И пришла за мной нечистая сила – пора, Дмитрий Степанович, заждались тебя такие же палачи. А Господь знак дал – направил сюда, в Саров. За последним спасением. Чем я заслужил такую благость? Потом, потом разберусь. Сейчас только бы ниточку не потерять, только бы укрепиться в Вере. Ведь столько мрака в душе. К священнику идти надо, он все скажет. Поможет тропочку наметить, сил набраться, Господи, хорошо-то как стало!

Митя лег на траву под сосной и уснул чистым, ничем не омраченным сном.

Булай не знал, каким тяжким окажется его путь назад в Саров. Он отправился от камня, когда уже стали собираться сумерки. Не прошел и полверсты, как душой овладела безотчетная, сильная тревога. Сразу понял, что сейчас начнется что-то страшное.

– Господи, спаси и помилуй, – шепнул он сам себе так, как это делали его бесчисленные предки в лихую минуту, и тут же увидел человечка, нет, огромного размера покойника, как две капли воды похожего на человечка, но раздувшегося до нечеловеческих размеров. Этот покойник не был жалок и слезлив. Вид его был могуч, равнодушен и презрителен. Уродливое его тело раскоряченной громадиной высилось посреди дороги, слепые глаза источали черную силу. Все в нем убеждало, что он заставит этого ничтожного живого мужичонку поступать так, как ему захочется.

– На колени, – голосом разламывающейся от ветра сосны пророкотал Сатана, – на колени.

Митя почувствовал слабость в ногах и желание упасть на землю, закрыв голову руками. Его затошнило от страха. Он ясно понял, что подвластен этому чудовищу и нет в нем воли восстать против его приказа.

– Стой, не шевелись, – шепнул ему чей-то голос, – стой, раб Божий, стой. Повторяй за мной: Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его, да бежат от лица Его ненавидящие Его…

Митя пытался пошевелить языком, но силы его были парализованы. А Сатана издал новый рык и шагнул навстречу ему.

– На колени, – будто ветром пригнуло его к земле звероподобное рычание.

– Кричи, – шептал ему свистящий от волнения голос, – кричи, раб Божий: Да воскреснет Бог…

Митя открыл рот и, превозмогая себя, тихим, надтреснутым голосом промычал: «Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его…» и увидел, как заколебалась могучая фигура его врага. Древним инстинктом он понял, что теперь надо делать, и с разгорающейся радостью осенил себя размашистым крестным знамением. Воздух озарился синим свечением вслед за движением его руки, и сияющий крест повис в воздухе между ним и Сатаной. Мертвец издал отвратительный, ноющий стон и исчез в чащобе.

– Иди, – шепнул ему голос, – не смотри по сторонам, дойди до церкви. Иди, я с тобой.

Булай пошел по тонувшей в сумерках лесной дороге как по непролазному, топкому болоту. Зыбкий воздух сгустился на его пути и был полон пляской неясных, зловещих теней, мысли кружились хаотичной метелью, зрение расплывалось, и ноги едва следовали приказу его воли. Чугунный страх сковывал все его тело. Но и спасительный голос не покидал его.

– Иди, иди, иди, не бойся, – непоколебимо спокойно повторял голос. Мите казалось даже, что в просветах леса, на фоне вечерней зари он видит неуловимый силуэт своего спасителя.

Самыми трудными были метры, оставшиеся до входа в храм. В ушах его стоял пронзительный свист, его тошнило и переламывало пополам. Где-то на краю сознания червячком копошилась мысль, что все эти страдания можно покончить в один момент, отвернув свои стопы от храма. Но он собрал в себе все оставшиеся силы и перешагнул через порог. Спасительное звучание хорала опустилось на него и запеленало душу теплой, непроницаемой защитой. Сразу стало легче.

Митя пошел в знакомый придел, и священник сразу позвал его к себе без очереди. Митя не знал, как поступить, он никогда не исповедовался. Однако священник не стал ждать и сам повел разговор.

– Вижу, сын мой, тяжки Ваши грехи. Не знаю, чем Вы прогневали Господа, но, наверное, на совести Вашей грехи смертные. Однако Вы счастливый человек, потому что господь дал Вам возможность понять свое окаянство еще в земной жизни. А понять – значит раскаяться. Видно, предначертан Вам еще и достойный отрезок жизни, а может быть, и непостыдная кончина.

Теперь исповедуйтесь. Только не мне о своих грехах рассказывайте, а Богу. Не о том, что натворили, а о том, как Вы о содеянном жалеете.

И Митя начал свой рассказ…

Железный боевикс.р., имевший на своем счету множество схваток с охранкой, участие в «эксах» и физических ликвидациях провокаторов, рассказывал о делах своих, и слезы текли по его заросшему лицу. Тело его содрогалось в рыданиях, а священник сопровождал его рассказ тихим шепотом: «Господи, прости раба Твоего Дмитрия»…

Когда Митя закончил исповедь, встал на колени и услышал над собой обращения священника к Богу, он почувствовал, что с души его спадает черная тяжесть, и душа засветилась легким и теплым светом.

Потом он приложился к раке Серафима Саровского. Отойдя от нее, почувствовал необъяснимую острую радость. Всю ночь Булай просидел на ступенях паперти, дожидаясь утренней литургии. На литургии он впервые причастился и перед ним открылась новая, неведомая ему ранее жизнь верующего человека.

Антон находился у себя в кабинете и ждал, когда поступят вести от Хохолкова. Он считал предварительный этап операции законченным. После возвращения Хохолкова надо будет объединять силы, брать часть взвода охраны, мобилизовать партийный и комсомольский актив. Затем пустить слух, что отряд выдвигается в мамлеевские леса, сделать крюк и выйти на приваловский хутор в шатковском лесу. Обложить его и потребовать капитуляции. Ну, а если не захотят сдаваться, тогда брать приступом. Хотя, едва ли это понадобится. Там наверняка половина лесовиков от дури, а не от преступлений прячется.