Дмитрий Дивеевский - Окоянов

На семнадцатый день запоя Булай очнулся от ощущения ужаса. Рядом лежал человечек, обнимал его за плечи ледяными ручками и тянулся слюнявыми губами целоваться. «Хватит мучиться, голубчик, – гнусавил он, – хватит страдать, сладенький, хватит. Страшно тут, на этом свете, страшно. А у нас хорошо. К нам поспешай, золотенький, не бойся, поспешай, заждались мы тебя. В височек себе стрельни, и все. И хорошо будет. Очень, очень хорошо. Не забыл, где пистолетик-то? Под крылечком, золотце мое…»

От слов человечка по телу разливалась теплота, и Митя уже представлял, как хорошо, как уютно ему будет. Кто-то со стороны шепнул Мите, что воля его парализована. Что водка окончательно добила в нем человека, что он уже принадлежит не себе, а этому мерзкому отродью. «Остановись, – шептал ему голос. – Соберись в кулак…»

– Мне все равно, – безвольно отвечал Митя в своих мыслях.

Следуя приказанию человечка, он кое-как поднялся на ноги и по стене выполз на крыльцо.

– Вот так, золотце мое, вот так. Вот какие мы молодцы, – шептал покойник. – Вот сейчас пистолетик достанем и зададим всем жару, да, зададим?

Подходила к концу теплая майская ночь. Небо было покрыто мириадами больших и малых звезд. Где-то за горизонтом уже начинала светлеть полоска неба. Теряя равновесие, он скатился с крыльца, подполз к отверстию под ступенями, нащупал сверток с вещами и с трудом выпутал из него наган. Человечек плотно прилип к нему и помогал своими скользкими ручками управляться с оружием.

– Вот и все, золотенький, сейчас все кончится, сейчас, сейчас…

Булай не отдавал отчета своим действиям. Лишь одна мысль стучала в голове голосом человечка: «Убей себя, убей себя, убей себя…» Он медленно провернул барабан и уже собрался поднести револьвер к виску, как вдруг почувствовал, что воздух вокруг вибрирует и на него наплывает тяжелая волна чугунного звука. Это на колокольне ударили к заутрене. Клекочущий голос бронзового горла Сорокоуста проник в его клетки и стал растекаться по ним, сгибая в коленях, вызывая боль в сердце. Он лег грудью на траву и поплыл в этом низком и жизнеутверждающем реве. Появилось ощущение боли и тошноты. Потом его вывернуло конвульсией от воспоминания о водке. Митя лежал, обхватив руками голову, а колокола били и били, и ему послышался призыв в этом гуле.

Наконец он поднялся, бросил револьвер снова под крыльцо и, шатаясь, пошел к церкви. Потом заметил, что идет по улице не один. Вместе с ним к заутрене шли люди.

Когда Митя вошел в храм, то увидел, что помещение уже заполнено и в нескольких приделах идет исповедь. Сам не зная почему, он направился в один из приделов и встал впереди толпы ожидающих своей очереди. Прислушавшись к себе, понял, что здесь ему хорошо.

Исповедовавший в этом приделе невысокий, полноватый священник, с черными цыганскими кудрями до плеч, разговаривая с очередным исповедовавшимся, несколько раз мельком взглянул на Митю, а когда исповедовавшийся получил благословение, поманил его к себе без очереди.

– Я вижу, не напрасно Вы сюда пришли. Скрутили Вас демоны изнутри. Только нельзя в таком состоянии в храме бывать. По всему видно, что Вы в запое. Вот что я Вам посоветую. Домой Вам не следует возвращаться. Там все снова начнется. Уходите в лес. По дороге вдоль реки верст через семь будет камень блаженного Серафима. Он рядом в скиту жил и на этом камне молился. Проведите там день. Не бойтесь, мимо не пройдете, там люди всегда есть. Место намоленное, защищенное. В реке покупайтесь. Хоть и прохладно еще, зато очиститесь. А вечером на всенощную приходите. Там и поговорим.

Митя вышел из храма и, едва переставляя ноги, побрел вдоль Саровки в лес. По дороге купил в только что открывшейся лавке каравай теплого ржаного хлеба. Шел, отщипывая маленькие кусочки, чтобы заглушить боль в желудке, возникшую от многодневного запоя.

Дорога шла по древнему сосновому бору, пронизанному лучами утреннего солнца. Радостно звенело птичье многоголосье. Среди сосен светились белым майским цветом кусты дикой черемухи, источали медовый запах желтые одуванчики, гудели насекомые. В природе царили покой и благолепие.

Он знал, что покойник незримо следует где-то рядом, и даже видел мелькание его тени в чащобе, но прежнего страха это почему-то не вызывало.

– Пусть идет, – говорил он сам себе, – наплевать.

Постепенно прояснилась от свежего воздуха голова, стала уменьшаться боль в суставах. Он пошел бодрее и вскоре увидел Серафимов камень – плоский валун в пять обхватов шириной. Там уже были люди. Несколько богомольцев завтракали, сидя на траве рядом с камнем, а одна молодая женщина лежала, припав к нему, и было видно, что для нее сейчас ничто другое не существует.

Митя поздоровался с богомольцами, нащипал немного дикого чесноку вокруг камня и присел неподалеку, чтобы поесть. Богомольцы позвали его к себе. Это были крестьяне из-под Арзамаса. Угостили крутыми яйцами и квасом. Почти не разговаривали. Настроение не располагало. Потом богомольцы улеглись отдыхать после дальней дороги. Оказалось, что они с полуночи шли сюда пешком, хотят днем помолиться Серафиму и снова отправиться домой.

Оставшись сам с собой, Митя подумал, что он выглядит одичавшим и опустившимся зверем. Многодневная щетина на его лице, грязное, источающее дурной запах тело, пропотевшая нечистая одежда вызывали в нем отвращение. Он спустился к речке, песчаное дно которой светило совсем близко. Разделся, вошел в обжигающую майскую воду, долго натирался песком и плескал на себя чистые струи воды.

Затем прополоскал одежду, развесил ее на сучьях просыхать, сел на корневище вековой сосны и забылся в солнечном свете. Рядом звенели насекомые, с вышины опускался непрерывный гул деревьев, а по душе его разливалась волна покоя. Потом он подумал, что человечка нет и нет никакого страха оттого, что тот может вернуться. Что-то заставило Митю открыть глаза. Он посмотрел вверх, и ему показалось, что сквозь ветви на него смотрит доброе, лучезарное лицо Серафима. Этот лик был с детства знаком ему по многим иконам.

Когда Митя вернулся к камню в еще не совсем просохшем платье, богомольцы уже молились. Это были две родительские семьи и их дети-молодожены. Они просили святого о ребенке для молодых, которые, видно, никак не могли продолжить свой род.

Митя сидел рядом, слушал их молитвы и видел, как открыты их души Силам Небесным, сколько надежды и вдохновения приносит им обращение к Богу. Затем, не стесняясь присутствующих, невестка разделась до нижней рубахи и опустилась в реку. После ее выхода из воды прочитали благодарственную молитву и стали собираться в дорогу.

Митя спросил крестьян, почему они не пошли в сам Саров, к мощам святого и там не попросили его о благодати.