Дмитрий Дивеевский - Дровосек

Ему приходило в голову, что можно найти успокоение с другими женщинами. Казалось, даже от одной мысли, что он уравняется с Зоей в окаянстве, наступало какое-то облегчение. Но потом он осознавал, что рожден семейным человеком и способен завести связь на стороне только от большой беды. Надо искать ответа в другом месте. В каком?

На следующее утро Данила проснулся до рассвета, спустился вниз и позвонил в квартиру Сорина. Тот открыл дверь, и Булай увидел, как у него забегали глаза.

– Ты чего… это, в такую рань?..

– Да так, посмотреть на тебя захотелось. Извини…

Булай понял, что у жены опять началась любовная история, и она не будет сдерживать себя в чувствах. Снова заболело сердце. Что делать? Превратиться в монстра, который привязывает жену к спинке кровати и не выпускает на улицу? Это невозможно. Бить ее? Но разве так обходятся с женщиной? Выяснять с ней отношения? Сколько раз это было, и она никогда ни в чем не признавалась. Грозить разводом? Разве это помогало раньше?

Данила чувствовал боль, унижение, раздавленность. Он не понимал мотивов поведения Зои. По всем меркам, у них была крепкая, почти счастливая семья, но Зое почему-то требовалось что-то еще. И это «что-то» всегда было мелким и скоротечным, – но разве от этого легче? Он никогда не имел в руках прямых доказательств ее измен, но, как и любой любящий мужчина, чувствовал их безошибочно. К тому же, будучи способным оперативным работником, Булай умел хорошо анализировать косвенные признаки поведения, а таких признаков в поведении Зои было достаточно.

Сейчас единственным светлым пятном в этом деле было лишь то, что командировка Сорина скоро заканчивалась, и Булай мог выдохнуть с облегчением. Надолго ли? В голове его постоянно жил вопрос – почему Зоя это делает? Он видел, что его жена в общем-то неплохой человек. Ее любят друзья и подруги, у нее авторитет на работе, там она чуткая, уравновешенная женщина. Такие не бывают потаскушками по рождению. В чем же дело? Почему с первого дня их знакомства в душе ее то и дело поднимается какой-то сор, отравивший ему всю жизнь? Почему она ведет себя недостойно? Ведь он не тащил ее замуж насильно.

Ему не оставалось предполагать ничего иного, как нелюбовь к мужу. «Наверное, такое и должно происходить с женщиной, которая никого не любит, – думал Данила, – только разве может быть, чтобы, приближаясь к тридцати годам, женщина никого не любила? Ведь такие, как Сорин, на ее сердце претендовать не могут. Они для нее как мыши для сытой кошки – поиграет и выбросит. Может быть, она просто не в состоянии любить? Почему? Почему я ее люблю, а она вообще никого не любит? Что за роль отведена ей в моей судьбе? Ведь я делаю для нее и для семьи все возможное. Что же происходит?»

Данила положил голову на руль, закрыл глаза и слушал глухой стук своего сердца. Сколько еще оно сможет выдержать этой муки? Левая сторона груди болела, спазм сжимал горло. Хотелось выть. Он достал из перчаточного ящика плоскую фляжку, сделал несколько глотков и повернул ключ зажигания. Надо было возвращаться домой.

Такие эпизоды не были частыми, но все-таки повторялись с определенным постоянством, а Данила все прощал и прощал. Прощал нелюбовь, прощал скандалы, прощал мелкие издевательства, которые Зоя позволяла себе в адрес нелюбимого человека. По земле уже топал Юрка, и надо было создавать ребенку нормальную жизнь.

Он убеждал себя, что слишком многого хочет от жены, что надо быть сдержаннее и не преувеличивать ее тяги к другим мужчинам.

Однако преувеличением это не было, потому что Зоя все-таки попалась с поличным, и Данила клещами вытащил из нее признание. У него хватило сил узнать обстоятельства, которые любящему мужу лучше не знать. Непонятное и бессмысленное окаянство жены было неприемлемым для нормального разума. В ответ на его преданность и самоотверженность она отвечала изменами, которые невозможно было объяснить никакой логикой. Ей владело какое-то бездумное упоение грехом, неотвратимо ведущее к семейной катастрофе. Когда жена была вынуждена признаться Даниле в неверности, он пережил близкий к утрате жизни шок, а затем душа его стала испепеляться в мучительной боли. Он понял, что с самого начала, все десять лет их брака, его постоянно предавали. От этого предательства несло самовлюбленностью женщины, ни в чем не состоявшейся, но нашедшей себя в тайной жизни, замешанной на изменах. Зоя не могла сказать ничего вразумительного о мотивах своих поступков. Единственное, что было понятно из ее объяснений, это то, что получение запретных удовольствий является общепринятым делом. Она была уверена, что живет так, как все, а ее муж, воспринимающий неверность так остро, – не от мира сего. Она и вправду не придавала значения возможным изменам Данилы, полагая, что это в порядке вещей. Булай открыл для себя, что столкнулся с неизвестным ему отношением к миру. Это отношение, бессовестное и бездушное, ударило по нему больше, чем сама измена.

«Я ей стихи писал, на руках носил. По утрам поцелуем будил, про любовь говорил. А она вот как…», – думал Данила и вспоминал, что Зоя никогда не радовалась от ранних пробуждений поцелуем, а недовольно ворчала спросонья и отворачивалась.

В эту пору Данила оказался на краю пропасти и переползал изо дня в день, сгорая от боли. Потом, через годы, немного очнувшись от этой муки, Булай вспомнил, как все открылось.

Он возвращался в Берлин из короткой командировки в Москву на поезде и от нечего делать бродил по коридору. Стоял март, активные перевозки пока не начались, и вагон был почти не заполнен. Через открытую дверь пустого купе Данила увидел на столике какой-то журнал, листы его трепал сквозняк. Это был журнал «Здоровье». Из простого любопытства он взял его в руки и глянул на открытую страницу. Статья называлась «Все о кальпите». Что-то кольнуло ему душу. Недавно Зоя объявила, что у нее кальпит – болезнь, которая бывает у женщин по внутренним причинам, и ее надо лечить. Из объяснений жены следовало, что штука эта имеет органическое происхождение.

Он углубился в статью и узнал, что эта болезнь переносится только венерическим путем.

Напряженно заработала голова, душа превратилась в раскаленный шар.

Когда через двадцать часов Зоя открыла ему дверь их берлинской квартиры, по тому, как она взглянула на него, он понял, что здесь кто-то был. Еще сутки Булай собирался с мыслями и концентрировал волю. Потом состоялся решительный разговор. Зоя сначала держалась вызывающе и лживо, потом, видя, что происходит с мужем, начала ослаблять сопротивление и, в конце концов, призналась в измене.

Затем, испугавшись, она снова стала запираться, и каждое слово приходилось вытягивать из нее клещами, а это доставляло все новые и новые мучения. Но чтобы простить, Даниле надо было понять. А чтобы понять, надо было знать. Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц продолжалось это невыносимое противостояние. Зоя не находила в себе ни мужества, ни честности покаяться сразу и во всем. Самой глубокой точки все достигло тогда, когда жена поклялась детьми, что, будучи в начальной стадии беременности Лизой, ему не изменяла. Однако вскоре стало ясно, что она солгала. Раздавленная душа Данилы перестала жить, и этой ночью он надел на себя петлю. Ему оставалось сделать только один шаг в небытие, когда неизвестный звучный голос, шедший как будто изнутри него, властно сказал: «Остановись!». И Булай снял веревку.