Фил Рикман - Кости Авалона

Файк развернулся, приложил палец к подбородку, задумался. Затем он начал медленно приближаться ко мне и, наконец, подошел вплотную.

— Доктор Джон, возможно, я покажусь вам жестоким. Но наши роли в жизни меняются по божьей воле. До разорения аббатства я был монахом. Теперь я отец двух сыновей. Землевладелец. Мировой судья, отправляющий правосудие. Слова «мир» и «правосудие» составляют самую суть божьего учения. — Он ненадолго задумался. — Главное свидетельство против Элеоноры Борроу связано с ее рождением и окружением.

Я ждал. Руины церковной башни мерцали в серебристом тумане. Будто они сами были образованы этим туманом. Или сделаны из стекла.

— Мне пришлось, — сказал Файк, — повесить ее мать.

Да, я мог бы продолжить беседу, но тогда пришлось бы давить на него, может быть, выпытывать тайны. Я не был в этом силен.

И я отправился в обратный путь. Сначала шел медленно, пока не скрылся от Файка и двух его монахов. И потом небо и земля смешались перед моими глазами в зеленовато-серое месиво, и я бешено понесся вниз по дьявольскому холму, спотыкаясь о дерновые кочки. Мои глаза едва видели тропу, и я дважды упал, прежде чем спустился на равнину. Затем перелетел через лесенку к святому ключу, изранив занозами нежные, белые руки книжника.

Я кричал ее имя, звал ее, и тот совиный крик по сей день не выходит из моей головы, оглушая меня своим звуком.

Элеонора!

И даже раз назвал ее…

Нел…

Никто не пришел на мой зов. Лишь громкое шипение кровавой воды, несущейся по жилам священной земли.

Достоверно можно сказать только то, что некоторых мужчин и женщин слишком быстро сводит с ума.

Как быстро? Два часа? Три? А может, недели и месяцы минули с тех пор, как я впервые пошел с ней — словно вместе с мужчинами и женщинами, что схвачены и унесены в волшебный мир?

И вот я падаю, почти рыдая, на землю, брызгаю кровавой водой себе на лицо, на глаза.

Боже, кем же я стал?

Войдя в лавку, я не увидел ни одной кости — только сырую кожу? — и уже начал подозревать, что меня разыграли.

Я нашел лавку в бедном, зловонном переулке, примыкавшем к улочке Магдалины, напротив главных ворот аббатства. Небо потемнело и набухло, как гигантский пузырь, грозя пролиться дождем.

В лавке, напротив, все находилось во власти бледных и мягких тонов: повсюду были разложены шкуры и охапки овечьей шерсти, грубые шерстяные кафтаны и громоздкие шляпы. В таком ли заведении ожидал я увидеть Бенлоу-костолюба?

Я представлял его усохшим старцем в лохмотьях, однако торговец оказался не старше меня. Высокий, светловолосый, со свежим лицом. Да и одет он был куда лучше меня и, определенно, роскошнее, чем приличествовало человеку его положения: серебряная брошка на шляпе и модный красный разрез на дублете, похожий на свежую рану.

Он поклонился и размашистым жестом показал на готовые платья, развешенные на стене.

— Овечьи мантии, милорд?

— Овечьи?..

— Вы же не хотите обмануться нашей чудесной погодой. Все пастухи говорят, что к концу недели будут злые морозы, а никто не знает погоду лучше, чем пастухи.

— Но мантия у меня уже есть, — отказался я.

— Из овечьей шерсти?

— Ну…

— Подумать только! — Он приподнялся на цыпочках и заговорил мягким, словно пух, голоском. — Вы, милорд, кажется, не из здешних мест. Из Лондона, верно? И здесь недавно?

— Меньше одного дня.

Боже, мне казалось, что я прожил тут уже целый месяц.

— То-то я думаю, что ваше лицо мне незнакомо! Так вот, позвольте сказать вам, милорд, что ваши лондонские зимы не идут в сравнение — не идут ни в какое сравнение — с тем, что бывает у нас, когда выпадают снега. И зима еще покажет себя перед началом весны. Это так же верно, как то, что я стою перед вами, милорд. Не хочу нагонять на вас страху, но это, ей-богу, чистейшая правда — без шерстяной накидки на ваших плечах, милорд, вы погибли. Спросите любого.

После этого он оглядел меня с головы до ног, словно прикидывая размеры гроба, который мне скоро потребуется. Его акцент был скорее лондонским, чем западным, чем, видимо, и объяснялось то, что Ковдрей сразу указал мне на этого человека.

Немного помолчав, я посмотрел хозяину лавки прямо в глаза.

— Человеку незачем бояться холодов, — сказал я, — если в сердце своем он хранит любовь к Богу.

— Ах… — Его лицо немедленно стало серьезным. — Как это верно. Как же верно сказано, милорд.

— Вы мастер Бенлоу?

— Матушка так величает меня.

— Видите ли, я приехал с товарищем.

— С товарищем … Ясно.

— Мы были в пути много дней. Мой товарищ… — мой голос слабел —… разболелся.

— Что вы!

— Разболелся серьезно.

— Я огорчен, милорд, страшно огорчен.

— И теперь ему сделалось хуже.

— Ужасная новость, милорд. — Он скрестил руки на груди. — Сами знаете, как говорят. Как бы ни была крепка вера человека…

— Одной молитвы порой недостаточно.

— Я тоже слышал об этом.

Вы помните, что я не мастер в подобных делах, но я держался с ним наравне.

— Мы приехали сюда, — сказал я, — поскольку наслышаны о… чудесах.

Не меняя положения рук, он, наконец, чуть подался назад и криво сжал губы.

— Тут их хватает, что верно, то верно. Гластонбери славится на весь мир чудесами. След Спасителя лежит на этом городе с тех пор, как он побывал тут ребенком, а его старый дядя, Иосиф Аримафейский, заложил первые камни аббатства. Но, думаю, вам это известно.

Я кивнул в ответ.

— В былые времена истинные пилигримы, видимо, шли в аббатство и читали молитвы над мощами святых. Сотни святых погребены здесь.

— Теперь всё исчезло.

Я вздохнул, уловив при этом его косой взгляд.

— Всё?

— Пропало из аббатства, — пояснил он.

— Но необязательно… — Я не мог больше ходить вокруг да около. — Мастер Бенлоу, мой друг — человек немалого состояния.

— Где он сейчас, милорд?

— В трактире «Джордж».

— О да, — сказал он. — В «Джордже» действительно лежит человек, я слышал об этом. Думали, что это чума.

— Мы надеемся, что это не так, — возразил я. — Но он, в самом деле, сейчас очень ослаб.

— Знаете, — сказал лавочник, — две женщины излечились от чумы после того, как побывали у раки святого Иосифа. Верно, как то, что я стою перед вами. Вы знали об этом?

— И где же… та рака?

Насколько мне было известно, не существовало ни одного свидетельства того, что Иосиф Аримафейский вообще когда-либо ступал на английскую землю, не говоря уже о том, что был похоронен здесь. Всего лишь красивая легенда.

— Тс! — Бенлоу приложил палец к губам. — Немногим известно об этом, а те, кто знает, держат язык за зубами.

— И вы один из этих людей, мастер Бенлоу?

— Или вот наместник Уэльса, — продолжил Бенлоу. — Едва мог ходить, но однажды приковылял сюда — и мгновенно излечился! Еще был мальчик — истинная правда! — которого принесли на носилках едва не при смерти, и тот сразу поправился и встал на ноги. О, ваш приятель приехал в нужное место.