Фил Рикман - Кости Авалона

— Мог бы хотя бы все подготовить, — ворчал Дадли.

— Я не знал.

— Все ты знал. Мы оба знали. Просто никто из нас не отважился завести об этом разговор.

И мы продолжили разговор не раньше, чем городская окраина и сладковатый дым яблоневых поленьев остались позади нас. Перед тем как мы тронулись в путь, я нашел масляный фонарь и зажег его от огня в камине пивного зала. Я держал фонарь притушенным, пока мы не покинули город, продвигаясь в свете бледной луны, затянутой влажной дымкой.

Лестницу через стену мы нашли без труда. Дадли поставил ногу на ступень, но тут же опустил ее снова на землю. Тихо рассмеялся.

— Ты знаешь, который час?

— До рассвета еще далеко, это самое главное, но если хочешь точнее… — Я поднял взгляд на луну. Редкие звезды были видны сквозь туман, но я разглядел Юпитер на юге. — По моим расчетам, сейчас около полуночи.

В Лондоне в это время ходил бы дозорный с колотушкой и псом.

Двенадцать часов пополуночи, проверьте замки и засовы.

Следите за огнем в очаге и свечами,

И пусть Господь дарует вам спокойную ночь.

Спокойная ночь. Домашний уют. В Гластонбери сейчас на улице были только совы да мы, и я нигде не находил никакого уюта. Я был городским человеком, особенно с наступлением ночи, когда даже в Мортлейке…

Говорят, если человек заботится о бессмертии своей души, то не станет ходить мимо вашего дома после заката и на Мортлейкское кладбище. Опасаются, как бы не раскрылись могилы.

Боже мой, если б только Джек Симм видел меня сейчас, готового добровольно покрыть себя позорным пятном некромантии…

— Мы накануне воскресенья — вот что я хочу сказать, — объяснил Дадли. — Мы затеяли это дело в шабаш.

— Да.

— Я бы помолился о божьем благословении, но боюсь, что это уже само по себе богохульство.

Деревянный крест оказался не совсем там, где я приметил его днем, однако ночью глазам доверять нельзя. Я смотрел на него и думал о том, как часто Нел опускалась перед ним на колени, и представил тот ужас и гнев, который она испытала бы, узнай о наших намерениях. Благородный дворянин и презренный колдун. Да простит меня Господь.

Зная, что мне начинать первым, я поставил фонарь на траву и потянулся к кресту. Вкопанный неглубоко, он сразу поддался и с тихим чваканьем легко вышел из грунта.

— Там, что, вода? — спросил Дадли.

— Вода здесь повсюду.

Я положил крест возле могилы. Огляделся. Лес вокруг садового участка стоял, словно войско, затаившееся в тени перед началом боя. Слышались шорохи: видимо, вышли на охоту ночные звери. Или неуспокоенные души людей, чьи кости недавно рассеяли по этой земле, словно конский помет?.. Я поднял лопату и опустил взгляд на траву, залитую огнем фонаря.

— А если Борроу солгал? — сказал я. — Он уже лгал нам раньше.

— О да. Врать он умеет, — ответил Дадли. — Одно из требований его ремесла. Конечно же, вам будет лучше… Главный вопрос в другом: что он за человек, если хоронит личные бумаги жены, даже не выяснив, что написано в этих бумагах?

— Человек, который знает их содержание. Или полагает, что знает. Озлобленный безбожник. Человек, одновременно разбитый горем утраты и исполненный холодного гнева. Человек, который считает покойную жену виновницей своего несчастья.

— И что же можем найти мы в этих бумагах?

— Возможно, мы не найдем в них ничего важного, — ответил я. — Или узнаем, наконец, истинную причину, по которой Файк преследовал Кейт Борроу и охотится за ее дочерью.

С соседних полей донесся прерывистый кашель старой овцы. То ли знак одобрения, то ли недоброе предзнаменование.

— Копай, — сказал Дадли.

И я воткнул лопату в могилу Кейт.

Размышляя однажды о смерти, я наблюдал за работой могильщика в Мортлейке. У меня же все выходило иначе. Земля церковного кладбища — часто сухая, изрытая почва, полная осколков почерневших костей: одно захоронение над другим, смерть на смерть, земля освящена и все начинается заново… Но здесь почва была богата, покрыта гумусом и теплая внутри.

Мы не привыкли к такой работе и, углубившись на пару футов, решили передохнуть. У меня пересохло горло, но никто из нас не догадался захватить с собой ни эля, ни сидра. Физический труд плохо был знаком нам обоим.

— Если бы с нами был Мартин… — вздохнул Дадли.

— Тогда нам не пришлось бы приходить сюда.

— Верно.

Движение — и мы оглянулись. Неподалеку от нас по траве проскакал кролик. Нет… ночной заяц. Несколькими прыжками он домчался до живой изгороди и исчез в тумане преданий.

В эту ночь я не искал знамений.

— Как мне отвезти его сердце в Лондон? — задумался Дадли. — Никогда раньше не приходилось заниматься такими вещами.

— Тебе нужен деревянный ларец. Нечто вроде раки для мощей. Я бы предложил обратиться к Бенлоу-костолюбу, только, боюсь, он предложит… и не узнаешь, что хранилось там прежде. Лучше спросить у викария церкви Иоанна Крестителя или Святого Бениния. Они, конечно, заломят цену, но оно того стоит.

— В обычное время я бы только отдал приказ — взмах руки, и готово. — Уткнув кулаки в поясницу, Дадли выгнул спину назад. — Боже, только посмотри на меня… среди ночи, и все руки в могильной грязи. Великий поход. Напомни-ка мне, когда это у Мэлори Артуровы рыцари опускались до рытья могил?

Над нами в полном безмолвии пролетела сова, и Дадли натянул шляпу на голову.

— Знаешь, что она мне подарила? Монастырь, один черт.

— Еще один?

— «Дарую тебе монастырь, — говорит. — Вильям подготовит бумаги».

— Когда?

— Дней десять назад, недели две… Хуже всего, что я не могу даже вспомнить названия этого чертова места. Просто монастырь, несколько сотен акров земли. Только когда я приехал сюда и пару часов походил среди людей, для которых лишняя краюха грубого серого хлеба…

— Ты о деревне Бутли?

— Там никто не боялся меня. Старуха напоила коня, налила мне сидру и дала кусок пирога. Она бы не вышла из дома, если б знала, кто… — Дадли посмотрел на меня. — Странно… Я не думал, что у них есть своя жизнь. Мне казалось, они живут только для того, чтобы прислуживать. И вдруг я начал завидовать им. Всей моей жизнью руководят обстоятельства и борьба за положение. Монастырь или кусок пирога — что из них самое?..

— Тс.

Дадли резко обернулся. Вокруг ни души, однако даже шепот мог далеко разнестись в такую глухую ночь.

— Прости, — прошептал он.

— Разумеется, твоя зависть не продлилась бы долго.

— Конечно, нет. Надолго меня б не хватило. Пару дней в той деревне, и будничная скука одолела б меня. Но всего на пару часов… быть может, это мое выздоровление так повлияло… — Дадли сверкнул зубами в свете тусклого фонаря. — Я даже завидовал когда-то тебе — за то, что ты свободно мог ездить по Европе, учиться и плевать на границы, установленные Господом Богом.