Фил Рикман - Кости Авалона

— Здесь план этой местности… какой-то ее части, во всяком случае.

— Карта сокровищ?

Я пожал плечами. Постепенно я разобрал названия мест: Гластонбери, прежде всего. Затем Меар. Стрелка указывала на Уэлс. На плане были обозначены холмы, дороги, река; волнистые линии явно подразумевали болото. В центре страницы была начертана окружность, внутри которой изображались фигурки — одни нарисованы грубо, другие выведены более тщательно. Символы — крест, колокол, маленький череп. Стрелка указывала на север.

Я присел и задумался. Дадли пристально смотрел на меня, будто ожидая начала объяснений, решения загадки.

У меня ломило руки. Мозг словно окоченел.

— Нарисовано рукой Леланда? — спросил Дадли.

— Похоже на его почерк. В моей библиотеке имеется несколько его рукописей. И я видел гораздо больше. Студентом писывал с них копии, когда изучал географию и картографию. И нам известно, что он работал с Кейт Борроу.

— Над планом этих мест? Как-то связано с его планом дорог?

— Здесь его путевые заметки.

Я снова медленно пролистал дневник. Слов было мало, и все — названия мест или топографические особенности: ручей, камень, живая изгородь, граница. И рисунки различных предметов.

— Работа не завершена. Только начальная стадия. Только скелет карты.

— Тогда почему Кейт Борроу так упорно ее изучала?

— Возможно, она тоже работала над составлением карты. Думала, что когда-нибудь он вернется.

— И потом он помешался рассудком?

— Перетрудился. Как говорят. Взвалил на себя неподъемную задачу составить карту всей Англии и описание ее топографии. Вникал в исторические подробности каждого холма и долины, каждой реки королевства… Его интересовало все, что можно отметить на карте. Он даже не представлял всей трудности своей задачи. И быстротечности человеческой жизни.

Я мог ему посочувствовать. Я и сам хорошо знал, что значит просыпаться средь ночи, в страхе осознавая краткость отведенного мне времени жизни и невозможность познания всего, что должно узнать. Неудивительно, что Леланд, как и я, тянулся к алхимии и астрологии в надежде, что помощь небес приведет нас к созданию эликсира.

— Может быть, он уже потихоньку сходил с ума, пока чертил свои карты, — предположил Дадли. — И уродовал их картинками для детей.

— Что?

— Разными зверушками.

Я недоуменно посмотрел на него.

— Ты издеваешься?

— Ладно, что видишь там ты? Смотри. — Дадли склонился к карте и начал водить по ней пальцем. — Вот пес… и птица с хвостом, как у павлина.

— Робби, — ответил я. — Лучше принеси пиво.

Леланд. Образованнейший человек. И хорошо знакомый с магией карт. Необъятные просторы суши и моря в уменьшенном виде нанесены на бумагу так, что наш глаз видит их будто бы с высоты. Как и я, Леланд изучал работы Платона и Пифагора, и, кроме того, труды Гермеса Трисмегиста Египетского.

Образованнейший человек. Доведенный знанием до помутнения разума.

Дадли вышел из комнаты и зашагал по коридору к пивному залу, оставив меня снова и снова перелистывать страницы в исступленном молчании. Наклонив книгу, я едва не подпалил тонкую бумагу в свечном пламени.

Потом обнаружил еще один рисунок, где был обозначен дьявольский холм. На сей раз один из его склонов был жирно выделен чернилами, являясь частью гораздо большего изображения, принятого Дадли за птицу с павлиньим хвостом. Внутри рисунка тонкими линиями были выведены границы полей.

Возможно, будь я сейчас дома, я разобрался бы в этом с помощью тех работ Леланда, которые хранились в моей домашней библиотеке. Либо, в конце концов, понял, что все это не представляет никакой важности. Бессмысленные каракули сумасшедшего, винившего себя в падении разоренного Кромвелем Гластонбери.

Дадли поставил на стол кувшинчик пива и пару кружек — две превосходные оловянные кружки, как я заметил. Такую честь нам оказали впервые.

— Может, будет проще понять, если вырвать листы и сложить их вместе?.. — предложил Дадли. — Хотя бы какой-то шанс.

— Если бы он захотел, он так бы и сделал, — возразил я. На самом же деле мне просто ужасно не хотелось испортить книгу. — Мне нужно время, Робби.

— У тебя нет времени. — Дадли опустошил свою кружку и, позевывая, потянулся. — Не понимаю. Не считаю себя идиотом, но просто не понимаю, как можно стоять на земле и наносить на карту холмы и реки, как будто ты птица и видишь их сверху.

— Это длительный и трудный процесс, Робби. Приходится много ходить по земле… Ты едва оправился от болезни. Тебе нужен покой. Почему бы тебе не вздремнуть до рассвета?

Дадли взглянул на меня сверху кривой улыбкой.

— Не значит ли это, что ты хочешь остаться наедине?

— Кто сказал, что я не научил тебя ничему полезному?

Я засмеялся. Должно быть, смехом отчаяния.

Разочарование в бумагах, которые мы нашли, должно быть, выразилось у меня на лице.

Когда я проснулся, два часа спустя, лежа головой на руке поверх стола, три сальных свечи расплавились в зловонную жижу. Меня тошнило от самого себя. Поленья в камине истлели в уголь и пепел, и я вновь вспомнил о Нел. Еще один день в подземелье Уэлса, и она предстанет перед беспощадным судьей и самодовольными, благочестивыми присяжными заседателями из черни.

Моя одежда высохла и задубела от грязи. С первым светом бледной зари я вышел до ветру во двор. Стоял и слушал щебет утренних птиц и гулкие распоряжения Ковдрея, которые тот раздавал служанкам. С другой стороны двора осел добродушно наблюдал за мной у входа в конюшни.

Луна еще не скрылась из виду, и кое-где догорали последние звезды — остаток моего ночного сада.

Моего сада.

Джон Ди… величайший из всех искателей приключений… человек глубочайших познаний и эрудиции… ее Мерлин.

Какой же я был болван. Ничего не достиг, не продвинулся ни на йоту. Всего-навсего неудачливый собиратель костей.

Хорошенько очистив себя от грязи, я надел запасной дублет поверх старой, мятой рубахи и потащился в церковь. Дадли еще не выходил из своей комнаты, поэтому я пошел один: доктор Ди, знаток сокровенного, отдался на милость Господа Бога, чьи помыслы он самонадеянно дерзнул разгадать. Доктор Ди, томимый любовью, убитый горем, запятнанный грехом, в тщетной надежде на правосудие.

Утреннее небо скоро стало зловещим: едва тонкая полоса восхода успела показаться над гребнем длинного холма, как пелена густых облаков накрыла Гластонбери от горизонта до горизонта.

В церкви викарий стращал прихожан близящимся концом света. Боже милостивый, чего же я ожидал: утешения, твердости духа и непоколебимой надежды на спасение?

Из двух городских церквей я выбрал ту, что поменьше, — Святого Бениния. Файк с Кэрью, должно быть, отправились в церковь Иоанна Крестителя, сооружение более впечатляющего вида, и мне не хотелось повстречаться с ними.