Игорь Шприц - Каин и Авель

— Знаем-с, — небрежно ответил Покотилов, с удовольствием поцеживая невинную шотландскую жидкость. — Походил, попил...

— Надо же! — воскликнул профессор. — Это мой любимый уголок! Вон-Романе! Бывали?

«Проверяет!» — хитро ухмыльнулся Покоти-лов, а вслух начал перечислять знаменитые вина коммуны Вон-Романе:

— «Романе Конти», «Ришбур», «Романе Ла Таш»...

— И «Романе Сен-Виван»! — поставил точку рыжий и чуть не расплакался, но сдержался и только расцеловал Покотилова. — Да вы, голубчик, знаток!

Покотилов привстал и поклонился. Память у него была отменной, он мог за несколько секунд просмотреть лист книги и с точностью до запятой записать весь текст.

А зоолог с огорчением вздохнул:

— К несчастью, полностью лишен такого дара. Я предлагаю тост за нашу славную молодежь!

Прослезились и выпили: одни — за уже утерянную молодость, а Покотилов — за предстоящую потерю. Потом так хорошо сложившаяся компания вдруг дала трещину: словесник начал показывать на часы и укорять профессора за будущее опоздание к началу спектакля. Дошло до того, что профессор отказался уйти без Покотилова и стал приглашать его в балет, завравшись до утверждения: дескать, у них там целая ложа, они все посмотрят, познакомят робкого холостяка-физика с весьма физической дамой, а потом продолжат путешествие по Европе. Он знает несколько уютных уголков, где есть весьма интересные вина с богатой биографией...

Тут провинциал извинился, проявил недюжинную силу и уволок профессора в неведомую даль, из которой они более не вернулись. И Покотилов задумался о превратностях судьбы, которая на несколько мгновений послала ему интересных собеседников и тут же исключила их из его жизни. Что есть предопределение? Как оно влияет на человеческую жизнь? Детерминирована ли последняя?

Этот вопрос он и задал в лоб подсевшему посетителю, совершенно лысому молодому человеку, вначале заказавшему себе порцию виски с содовой и только потом, после первого глотка и долгого раздумия, спросившего:

— В каком смысле? В смысле Декартовом или в смысле Аристотелевом?

Вечер явно обещал стать интересным...

Секретарь Плеве, прилежный молодой человек Константин Ефимович Пакай, при появлении шефа почтительно встал и не садился все то время, пока тот отдавал последние указания перед тем, как отбыть в театр. В последнее время шеф отчего-то зачастил именно в балет, хотя до этого ни в каких пристрастиях к великосветским развлечениям замечен не был.

— К девяти положите мне на стол все бумаги для доклада государю. Я хочу еще раз проштудировать. Мне не нравятся выводы комиссии по Николаевской губернии. Если что-то срочное, вы знаете, где я. При любой новости высочайшего уровня мне нарочного. Не отлучайтесь, пока я не появлюсь у себя и не позвоню вам. Помните, в министерстве всего два работника — вы и я. Остальные — бездельники!

Это была дежурная шутка, на которую надо было обязательно рассмеяться, что Пакай чистосердечно и сделал. Он в самом деле считал это за правду: Плеве умел хорошо работать, и за это его которое десятилетие держали на вершине власти и терпели, потому что нормального человека не могло не раздражать ослиное упрямство в делах канцелярско-бумажных, собачья преданность престолу и неспособность понимать шутки.

Дождавшись, пока карета министра не отъедет к театру, Пакай на всякий случай запер входную дверь и положил на свой стол открытый дневник, который он вел на случай прикрытия. Дневник был полностью безобиден и насыщен весьма милыми характеристиками относительно Плеве. Уже несколько раз Пакай, уходя из приемной, якобы случайно оставлял там свои откровения.

Конечно же, Плеве никогда бы не стал читать чужие дневники, но пару раз он наверняка бросал случайный взгляд на открытую страницу, где соответственно моменту писались восторженные, но умные славословия, предназначавшиеся министру. Прием нехитрый, но очень действенный. Пакай это заметил по двойным наградным, незамедлительно поступившим сразу же после прочтения двух страниц.

Вот и сейчас дневник лег на стол, предупреждая своим хитрым телом возможный приход министра или его товарищей, которые имели право доступа в исключительных случаях. А сейчас, во время боевых действий, такие случаи могли происходить на каждом шагу.

Обезопасив себя свежей записью и стилом, брошенным якобы случайно поперек листа, Пакай уже совершенно спокойно зашел в кабинет Плеве. Гигантский письменный стол со столешницей из карельской березы, крытый посредине темно-синим сукном, удивлял своей пустынностью — Плеве был педантичен до сумасшествия, и любая неприкаянная бумажка тут же изгонялась с чистой, ничем не замутненной поверхности. Это помогало при поисках. Вот и сейчас Пакай уверенно выдвинул третий ящик и достал синюю папку Охранного отделения с последними донесениями Ратаева. Да, как и ожидал, есть совершенно свежее с пометкой «От Раскина!»

Никуда не отлучаясь, он стал копировать основные положения на отдельный листок, предусмотрительно украденный из канцелярии. На листке был личный шифр начальника канцелярии, что позволяло в случае обнаружения замести следы. Поскольку еще в гимназии маленький Костя прекрасно овладел искусством подделки учительских почерков, то сейчас он писал почерком Плеве, что наверняка бы вызвало дикое изумление при перехвате письма и увело бы дознавателей не в ту степь.

Он уже дописывал последние пункты, когда за дверью приемной что-то произошло: она вздрогнула, затем затряслась, точно за ней находился дикий зверь, ломящийся на свободу. Пакай быстро положил синюю папку на место, листок аккуратно сложил и сунул в карман сюртука и пошел открывать дверь, делая вид, что огорчен таким бесцеремонным поведением ломящегося.

Открыв дверь, он был поражен видом ворвавшегося внутрь начальника егерской службы генерал-майора Шахвердова, но своего поражения не выказал.

— Где Плеве? — вскричал генерал, выкатывая на Пакая и без того выкаченные восточные глаза.

Пакай иезуитски вздохнул, остужая пыл Шахвердова, но не охладил, ибо тот заорал еще неистовее:

— Где твой министр?!

— Он в балете, — тихо и достойно ответил Пакай. — Но в случае острой необходимости он велел слать курьера.

Шахвердов размышлял не более секунды, проорал что-то непонятное на каком-то восточном языке, скорее всего армянском, затем развернулся и мгновенно исчез. Чтобы сам предводитель егерей поехал к министру в балет? Невероятно! Случилось нечто, а он, Пакай, не ведает. Зато он теперь знает, что над начальником Департамента полиции Лопухиным нависла смертельная угроза — эсеры хотят его убить. Забавно. Поохотимся на зайца...