Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды

«Мерседес» едет следом и останавливается возле «альфы». Пассажиры выходят наружу. На женщинах — платья в цветочек, с квадратными плечами и узкими талиями. От солнца их спасают шляпы с широкими полями, от грязи — сандалии на платформах; женщины всюду суют свой нос, точно любопытные пичуги. Трое мужчин одеты во фланелевые брюки, тонкие рубашки и белые парусиновые туфли; глядя на них, можно подумать, что они собрались сыграть в теннис или бадминтон . Главный мужчина в группе, образуя очевидный контраст, одет в костюм. Его единственная уступка полуденной жаре, безоблачно-синему небу и режущему, словно раскаленный скальпель, солнцу, — потрепанная, нелепая панама. «Как ты выносишь эту жару в такой одежде, дорогой?» — Женщина, которая произносит это с оттенком упрека, — блондинка (ее волосы закручены в толстые «колбаски», обрамляющие лицо), стройная и деловитая.

«Этот амфитеатр уникален, — объясняет юноша, подражая манере профессионального гида. — Вероятно, этрусского происхождения, он, разумеется, использовался во времена Римской империи».

«Первой Римской империи», — уточняет один из мужчин. В его голосе слышится издевка, и некоторые, если не все, присутствующие смеются. Хотя блондинка, например, не смеется. Когда юноша начинает говорить, она норовит отвернуться, заняться чем-то другим — скажем, командует пятым мужчиной, слугой, который достает вещи из багажника «мерседеса»: корзины с продуктами, скатерть, походный ящичек со столовыми приборами — и переносит их в амфитеатр. Женщина отдает ему приказы, как генерал, разворачивающий войска, тем временем муж — мужчина в костюме и панаме — следит за ней с нескрываемой нежностью. «Вон туда. Не сюда. А эти — туда, чтобы люди могли брать, когда захотят. Вино поставь в тень. В Бухлове мы часто ездили на пикники в лес, — объясняет она остальным, словно опытность в данном вопросе оправдывает ее требовательность. — На каретах, никаких машин. Брали столы, стулья, все. А мой брат устраивал игры для детей…» Белая скатерть расстелена прямо посреди театра, как будто вот-вот должен начаться спектакль, а это все — серебряные приборы, высокие бокалы, белоснежный фарфор — служит реквизитом. Слуга несколько раз бегает к машине и обратно, а крестьянин с ослиной повозкой на дороге молча наблюдает за приготовлениями. И что же он видит? Семеро взрослых и мальчик крутятся как заведенные под палящим весенним солнцем, восторгаются этим местом — обшарпанными ярусами, которые расходятся концентрическими кругами, как рябь на поверхности пруда; говорят они с интонацией, которая ему не понятна и употребляют слова, которые ровным счетом ничего не значат. Но он знает, что они немцы. Этого достаточно. «Ciao, поппо» , [24] Ciao, normo (um.) — Привет, дедуля! — приветствует его мальчик на ломаном итальянском. Он отвечает на приветствие беззубой ухмылкой, затем шлепает осла по боку и бредет по дороге дальше, к деревне.

«Spätlese», [25] Spätlese (нем.) — вино позднего сбора. — говорит высокий мужчина, вынимая бутыль из корзинки. Этикетка исписана затейливым готическим шрифтом, а картинка напоминает сцену из «Кольца Нибелунгов». [26] «Кольцо Нибелунгов» — опера Р. Вагнера. На стенках бокала выступили капельки влаги. «Отменное вино».

«Я предпочитаю наше вино», — говорит его жена.

«Вздор. Ваше вино — австрийские помои. А это — рейнское вино тончайшего букета».

«Не австрийские, а моравские».

«Еще хуже. Сплошные евреи и славяне».

Слышится смех. Он откупоривает бутылку (это же пикник: слуги не могут заниматься всем одновременно) и разливает белое вино; все берут по бокалу, подносят к свету и пригубливают, после чего соглашаются с герром Хюбером, что вино прекрасное. Они прихлебывают, посасывают и производят прочие звуки своими губами подлинных ценителей. Фрау Хюбер наклоняется, чтобы поправить скатерть, и парень на секунду умолкает, любуясь тем, что обнажает слегка задравшаяся юбка. Ноги женщины обтянуты шелковыми чулками (редкость по тем временам). На коленях чулки собрались в небольшие складочки, а стрелки неумолимо влекут взгляд в ту затемненную область, где можно вообразить себе кайму чулок, подвязки и прохладную, шелковистую кожу. Герр Хюбер ловит взгляд юноши и неодобрительно хмурится. «Боюсь, придется сесть на землю», — говорит фрау Хюбер и опускается на колени, словно бы подавая пример остальным. Ноги она целомудренно сдвигает. Мужчины чувствуют облегчение. Слуга начинает разносить еду, что получается у него весьма неуклюже: он слишком явственно чувствует свою принадлежность к этой группе, когда присаживается на корточки и предлагает дамам угоститься prosciuttocrudo [27] Prosciutto crudo (um.) — сырая ветчина — одно из традиционных итальянских лакомств. (Примеч. ред.) («С венским окороком не сравнить», — отмечает герр Хюбер) и зелеными фигами; он слишком близок к правящему классу и отдает себе в этом отчет.

И тут раздается звук — внезапный, резкий, словно голубую ткань небес с хрустом разрывают на части. Все прекращают есть. «Я предпочитаю пражскую ветчину», — говорит кто-то и, поднимая глаза, видит некий несуразный серебристый предмет крестообразной формы. Предмет с ревом несется со стороны дубовой рощицы, мчит над амфитеатром и устремляется к дороге, к верхушкам зонтичных сосен, и кажется, будто небу больно от этого непрошеного гостя.

«Amerikaner!» — восхищенно выкрикивает мальчик, вскакивает и бежит ко входу в театр, словно надеясь поймать гигантскую черную машину.

«Ерунда, — говорит один из мужчин. — ВВС! «Мессершмидт».

«Лео!» — кричит женщина, пытаясь догнать бегущего ребенка. Шум становится тише, он удаляется, и в весеннем воздухе тает самолетный рокот.

«Американский аппарат», — соглашается один из мужчин, и герр Хюбер начинает читать лекцию, адресованную, в первую очередь, младшему из собравшихся — молодому итальянцу. Лекция посвящена тому, что, после того как американцам позволили вторгнуться в Европу, война достигла пика своего трагизма, и ничего уже не будет, как прежде, что бы ни произошло…

Виллу построил один польский граф в девятнадцатом веке, во время короткого и бесперспективного расцвета Польского королевства. Она представляет собой величественное нагромождение колонн и галерей, куполов и фронтонов, словно архитектор следовал устаревшим канонам Праксителя, однако не обладал чувством гармонии и меры последнего. Но вот сад вокруг Виллы — это совсем другое дело: строгий и классический за зданием, внизу он превращается в фантазию Пиранези, [28] Джованни Баттиста Пиранези (1720–1778) — итальянский гравер, «архитектурные фантазии» которого отличаются грандиозностью пространственных построений и светотеневыми контрастами. (Примеч. ред.) в скромные джунгли с римской кирпичной кладкой (руины одного из акведуков, снабжавших город), с водопадами, петлями тропинок и влажной растительной тенью. Аквилегия, ломонос, жимолость, собачья роза, густые ароматы жасмина и апельсина (маленькая оранжерея, где соцветия не уступали в белизне парящим среди полупрозрачной листвы голубкам), тонкие вкрапления самшита, вульгарный запах туберозы, повсюду — обломки римского мрамора, обнаруженные при разбивке сада и так никем и не собранные, а теперь мшистые и заплесневелые, зато дающие случайному прохожему возможность радостного открытия. На склоне холма расположен tempietto, [29] Tempietto (um.) — небольшой храм. построенный по эскизам шедевра Браманте. [30] Донато Браманте (1444–1514) — итальянский архитектор, представитель Высокого Возрождения. (Примеч. ред.) В целом, это идеальное явление, пришедшее из эпохи Древнего Рима — одновременно артефакт и красота природы, фантазия и реальность, прошлое и настоящее.