Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды

«Иешуа учил, что прежде всего нужно любить Господа своего и презирать все те силы, которые властвуют над нами, ибо они суть не от Бога, а порождение человеческой натуры. Иешуа учил, что нужно отречься от своей семьи и друзей своих и следовать за ним к спасению. Иешуа учил, что если человек богат, то должен он продать все свое имущество, а прибыль отдать тем, кто следует по пути истинному».

Давид Тедеши пригласил Лео на ужин. Семья Тедеши жила в тесном доме в одном из новых районов на окраине города, где здания образовывали концентрические круги, точно стены цитадели вокруг главной башни: супермаркет, почтовое отделение, полицейский участок. Жители района как будто находились в постоянном ожидании осады.

Ужинали они в крошечном садике за домом. Двое детишек как заведенные мотались вокруг мангала и обеденного стола. Жену Давида звали Элен. Эти двое были ярыми христианами, стараясь не уступать в вопросе набожности членам тихой, убежденной баптистской паствы в Америке. На Священную землю они переехали, чтобы Давид мог делать карьеру в туманной области папирусологии, но также затем, чтобы приблизиться к средоточию своей веры. Они выучили иврит. Службы они посещали вместе с группой, называвшей себя «Евреи за Иисуса».

— А теперь этот свиток… — тихо вымолвила Элен. — Ересь, правда?

Лео попытался успокоить ее:

— Многие ранние тексты, в том или ином смысле, являются еретическими. Например, Евангелие от Фомы. Некоторые Терские папирусы. [111] Терские папирусы — возможно, свитки, хранящиеся в Лейкес-Терском музее. (Примеч. ред.) Раннехристианские источники разногласий и противоречивых сведений.

— Но это же совсем другое, не так ли? Давид уверяет, что это совсем другое…

Этот текст древнее остальных, вот и все.

Она не унималась — эта большая, красивая, неопрятная женщина. Лоб ее пересекла морщина, выражавшая тревогу за детей, веру и будущее всего мира.

— Но дело ведь не только в том, что этот свиток древнее остальных неканонических текстов, верно? — настаивала она. — Он древнее всего . Древнее, чем сами благовествования.

Лео не стал это отрицать. Этот папирус, похоже, действительно древнее, чем любой текст из Нового Завета, древнее древнейших евангельских останов, гораздо древнее Честера Битти, [112] Тексты из коллекции американского горнопромышленника Альфреда ЧестераБитти. (Примеч. ред.) древнее Райландских фрагментов. Древнейший из христианских текстов вообще.

— И в нем оспаривается факт воскрешения?

Последовало молчание. Давид принес снятые с решетки гамбургеры и усадил детей.

— Да, — сказал Лео. — Автор утверждает, что своими глазами видел разложившееся тело Иешуа. Мы еще не дошли до конца свитка, но в начале говорится именно об этом.

— Я верю, что мой Спаситель жив, — негромко промолвила Элен.

— В это верят миллионы людей.

— А теперь вы утверждаете, что он умер, как обычный человек. Что скажешь, Давид?

Но ее муж не говорил ничего. Ему было не по себе. Вся эта история со свитком, который настойчиво обращался к потомкам с помощью самых простых слов, который вовсе не походил на чудо и не имел ничего общего с фантастикой, который содержал в себе незамысловатые исторические ведения, — все это его крайне беспокоило.

Наконец Элен снова заговорила с Лео:

— Помню, как во время Холодной войны, — сказала она, — мой отец служил в ВВС. Мы жили на военной базе, среди бомбардировщиков и ракет. Я помню, мне снилось, что однажды все это выйдет из строя, самолеты взмоют в небо, а ракеты запустятся сами по себе. И прилетят враги. Огромные беззвучные вспышки в небе. Ядерные грибы над деревенскими пейзажами. Я просыпалась от ужаса в холодном поту, но никогда об этом не рассказывала ни матери, ни отцу. Сейчас у меня схожее чувство. Та же паника, то же предчувствие неизбежной катастрофы…

Давид взял ее за руку. Элен покачала головой, но все же не стала отстраняться. В глазах у нее стояли слезы.

— Хотите прочесть молитву? — спросила она у Лео. — Вы же когда-то были священником? Давид, кажется, упоминал об этом…

— Я и сейчас священник. Официально я все еще священник…

Она улыбнулась. Глаза ее блестели от слез.

— Все мы, в известном смысле, служители Господа нашего, разве не так?

И тогда Лео прочел молитву для хозяев этого гостеприимного дома, и все члены небольшой семьи склонили головы над тарелками, как будто верили, что его слова несут нравственную нагрузку. Прочтя короткую, малозначительную молитву, Лео отчасти ощутил былую силу, силу и величие, которых лишился.

Позже, когда детей уложили спать, Лео рассказал о Мэделин. Он никогда раньше никому о ней не рассказывал, если не считать уклончивых ответов на вопросы Гольдштауба. Но сейчас, сидя в саду семьи Тедеши в Иерусалиме, он поведал им всю историю — в общих чертах. Таким образом он словно совершал обряд искупления. Обычный рассказ о тех днях, прожитых в Риме, казалось, укрощал неприкаянных призраков.

Потом они пошли к машине Давида. Небо над домами было размыто городскими огнями, но звезды все равно виднелись там и сям.

— В этом присутствует своя мораль, не правда ли? — заметил Давид .

— Мораль?

— В том, что звезды видны даже на загрязненном небе. Человечество пало ниже некуда, но, тем не менее, можно поднять глаза горе и увидеть звезды, несмотря на всю эту грязь…

— Думаю, если поискать, мораль найдется везде.

— А какова мораль Иудиного свитка?

Лео не смог ответить. Давид молча отвез его обратно в Библейский центр. Они проезжали темные предместья города, где евреи ожидали пришествия Мессии, а арабы — зова Аллаха. Подъехав к воротам Всемирного библейского центра, они увидели там машины, проблески фонариков и вооруженных мужчин в форме. Полицейские велели им остановиться.

— Какого черта тут творится?! — воскликнул Давид. Это был предел его сквернословия. Он никогда не употребил бы имя Господа всуе, но, когда удивлялся или расстраивался, запросто поминал дьявола. — Какого черта…

В лицо им ударили лучи фонариков, зазвучали крики:

— Выходите! Документы! Покажите руки! Документы! Удостоверения!

— Разве можно сделать то и другое одновременно? — спросил Лео. Его схватили и резким толчком поставили так, чтобы он упирался руками в крышу автомобиля.

— Думаешь, ты такой шутник? — спросил кто-то прямо у него над ухом. — Думаешь, ты очень остроумный, да? — В этом бестелесном голосе слышалось что-то американское, аллюзия на все американское кино фазу. В ребра Лео уперся пистолет. По всему его телу засновали проворные руки: под мышками, по груди, в паху, вдоль ног. — Что вы здесь делаете? Откуда вы? — спросили полицейские.

Давид посмотрел в их сторону с другой стороны машины. В лучах фонариков его лицо приобрело особенную, контрастную окраску. Лео вспомнились лица на портретах Эль Греко: вытянутые, тонкие черты, темные безумные глаза. С полицейскими Давид говорил вкрадчивым тоном отца, увещевающего непослушное дитя: