Игорь Шприц - Синий конверт

— Не стоит! Я не пойду, потому что тогда она догадается о моей роли. Достаточно того, что вы за ней присмотрите. Я рада. Большое спасибо. Я хочу видеть вас.

Путиловский хотел ответить «Я тоже!», но смолчал.

— Я понимаю, вы обиделись на мое более чем странное поведение. Приходите, я хочу принести свои извинения.

Голос манил, звал и околдовывал. В горле у Путиловского пересохло, хотя он только что перед разговором вдоволь напился кофе. Видимо, у человека бывает несколько жажд.

— Хорошо, — после приличествующей паузы ответил жаждущий хриплым голосом и прокашлялся. — Извините. Я приду. Когда?

— Сегодня, в десять вечера. Вам удобно?

Путиловский вновь сделал паузу, на сей раз чисто деловую: дескать, у меня очень напряженный график дел, на ночь тоже кой-чего запланировано, но так уж и быть…

— Я буду.

Ответом был ласковый грудной смех, от которого защемило в сердце и ниже:

— До встречи! — и с той стороны дали отбой.

К физиономии Путиловского прилипла настолько глупая улыбка, что, когда он проследовал в кабинет мимо Лейды Карловны с проснувшимся Максом на руках, кот и экономка с изумлением взглянули друг на друга, словно не веря глазам своим. «Хозяин рехнулся!» — отчетливо читалось в этих взглядах.

Каждая новобрачная пара счастлива по-своему, но несчастливы все одинаково. Все смешалось в доме супругов Бибергаль в это утро, и еще долго они вспоминали самое первое страшное событие в их совместной жизни. Жизнь подарила им в дальнейшем много ужаса, но все равно — это испытание не смогли вытравить из их души даже десятилетия.

Супруги неистово ласкали друг друга, как могут делать это дорвавшиеся до постели новобрачные после долгого любовного перерыва, вызванного переездом из Парижа. Дорога утомила души, но не тела. И вот, когда прекрасная Елена (назвать красавцем Оскара означало согрешить против истины) спросила в шестой или седьмой раз, любит ли он ее так же сильно, как она его, в дверь застучали.

Потом Оскар говорил, что стук был громким, а Елена поправляла — был дьявольски громким. К стуку добавлялись звонки в дверь. Что может подумать об этом здравомыслящий человек в восемь утра? Естественно, пожар!

Так и подумали и стали быстро бегать по спальне, собирая ценные вещи и пытаясь хоть чем-нибудь прикрыть наготу у Елены и срам у Оскара. Зрелище было препотешное, но новобрачным было не до смеха! Даже потом, при рассказе.

Как только они достигли маленького успеха в богоугодной борьбе за соблюдение приличий, служанка открыла дверь и вместо пожарных с длинными баграми в квартиру ворвался некий молодой человек весьма странной наружности. Он размахивал руками и потрясал револьвером. Супруги приготовились к смерти, которую, по правде, Оскар воспринял бы как спасительное избавление от очередного вопроса, любит ли он свою маленькую женушку, а если «да», то почему тотчас не представляет вещественные доказательства любви.

Однако дело обстояло гораздо хуже, нежели казалось. Пожар в этой ситуации был бы наивным праздником с фейерверком! Молодой человек назвался офицером полиции, расследующим дело громадной государственной важности. Не далее чем вчера он получил благословение святого Синода на продолжение следственного делопроизводства и месячный оклад вдобавок.

Все это было произнесено чрезвычайно быстро, отчего супруги запутались окончательно и решили, что Синод интересуется их семейной жизнью в целях государственной безопасности. Далее этот безумец с благословения Синода потребовал предъявить их заграничные паспорта, чем запутал и запугал Оскара, с детства боявшегося властей более женитьбы.

Когда паспорта найдены не были, молодой человек стал прыгать от радости, обнимать и целовать супругов без разбору, вселив в их души сомнение в собственном благоразумии и душевном здоровье.

Затем он затих и спросил дрожащим голосом, кто вчера был у них с визитом. Оскар задумался и устремил взор на потолок, надеясь там увидеть список визитеров. Его опередила бойкая Елена, высыпав перед следователем ворох имен.

Едва лишь прозвучало имя кузена Генриха, молодой человек издал воинственный клич племени команчей и, потрясая револьвером как боевой дубинкой, мгновенно исчез из их жизни. И более они его никогда не видели.

Оскар попытался было улизнуть в ванную комнату, но тут ему задали вопрос в лоб: любит ли он после всего этого свою напуганную маленькую женушку, а если любит, то как? Пришлось продемонстрировать как.

Бродячую ласковую дворняжку прикормили кусочком колбасы, и, пока она жадно ела, Крафт присобачил ей на шею веревку. Она безропотно пошла следом, полагая, что хуже не будет. И действительно, потом дали кусочек булочки.

Под Виипури (а решили остановиться в Выборге, по-фински Виипури) было много заброшенных каменоломен. Туда и приехали, захватив по дороге собаку. День выдался пасмурный, и стрелять было удобно: солнце не слепило и глаза не уставали.

Крафт предусмотрительно копил по дороге и в гостинице пустые бутылки, так что цели были хорошо известны Балмашеву. Сбоку стояла «смирновская», рядом с ней темно-зеленая из-под шампанского — его пили на вокзале. Шесть пивных бутылок. И дрянная местная водка, после которой до сих пор болела голова.

Крафт привязал собаку неподалеку к молодой елочке и занялся браунингом. Гершуни курил и молчал, что было для него весьма необычным делом. Балмашев ходил вдоль линии огня, заложив руки за спину. Сабля чертила узоры по талому снегу, куда проваливались новые хромовые сапоги.

— Дистанция десять метров. Давай, — пригласил Крафт Степана.

Балмашев с любопытством рассматривал невиданное прежде оружие. Коричневые накладки с мелкой насечкой на рукоятке браунинга украшала монограмма — две буквы «FN» в большом овале.

— Что они означают? — спросил Балмашев у Крафта.

— А вам не все ли равно? — недовольно буркнул Гершуни.

— Конечно, не все! — вступился за Балмашева Крафт. — Тебе же интересны фамилия и имя будущей невесты, хотя какая, собственно говоря, разница?

— Тоже мне, сравнил! — Гершуни с утра был не в духе.

— Ему с этой штуковиной на смерть идти, а не под венец! Это поважнее. — Крафт продемонстрировал браунинг в холостом действии: — Fabrique Nationale. Национальная оружейная фабрика в Льеже. Держи, поручик!

Балмашев прицелился. Сам он раньше не стрелял, но много раз видел стрелявших и считал это простым делом. Однако все оказалось довольно сложным: надо было совместить мушку с прорезью прицела, потом вывести их на мишень-бутылку и только после этого нажать на курок. Рука от этих процедур вдруг начала трястись мелкой дрожью, так что выстрел прозвучал совершенно неожиданно для самого стрелка и зрителей.