Мэтью Перл - Тень Эдгара По

Как ни крути, а я навсегда останусь убийцей истинного Дюпена. Именно так станут говорить обо мне. Я раздавлен, загнан в угол. Меня повесят за чужое преступление, а я даже не знаю толком, за чье именно — двух французов или Дюпона. Но самое скверное — заваренная мной каша исключает все будущие попытки расследовать смерть Эдгара По.

С этими мыслями я бродил по балтиморским улицам, время от времени делая передышки. Так продолжалось всю ночь, но и рассвет не вынудил меня прекратить движение.

— Это вы, Кларк?

Я обернулся и сообразил, что нахожусь рядом с одним из балтиморских полицейских участков. Соответственно, представшее моим глазам не было полной неожиданностью.

— Мистер Уайт? — произнес я, а затем поздоровался с секретарем.

Я словно в первый раз увидел пятна крови на рукавах и пуговицах своего потрепанного пальто; пятна, которые вопияли: «Виновен! Виновен!» А пока я на них взирал, Уайт с секретарем взяли меня под локти и повели в участок.

Неделей позже я сидел в самом удобном своем кресле в библиотеке и думал о Бонжур, с которой не виделся после объятия в доме Бонапартов. Ни одержимость Бонжур идеей отомстить за смерть Барона, ни нежелание помогать мне не являлись в моих глазах причинами таить обиду. Я был почти уверен в нашей скорой встрече; я был совершенно уверен в искреннем чувстве Бонжур ко мне. Причин бояться за ее безопасность, где бы она ни находилась, я также не видел — ведь, если я что и понял относительно этой женщины, то лишь одно: она способна сама о себе позаботиться и выжить в любых условиях, хотя и была убеждена в своей зависимости от Барона с тех пор, как он избавил ее от тюрьмы. Впрочем, по натуре Бонжур принадлежала криминальному миру — не колеблясь, отвечала на угрозу — угрозой, на смерть — смертью.

Однако вернемся к Уайту и его секретарю. В то утро, если бы они не подхватили меня под руки, я упал бы — настолько истощились во мне телесные силы. Я уже и не помнил, когда отдыхал по-настоящему. Очнулся я на втором этаже полицейского отделения. Едва я зашевелился и сел на кровати, как явились секретарь с Уайтом.

— Мистер Кларк, вам все еще нездоровится? — участливо осведомился секретарь.

— Нет, сил как будто прибавилось, — отвечал я. Отнюдь не уверенный в правдивости своих слов, я все-таки не хотел показаться неблагодарным за то, что мне отвели такую удобную комнату. — Я снова арестован, да?

— Сэр! — воскликнул Уайт. — Мы несколько часов кряду искали вас, чтобы уберечь от беды.

На полу стояла коробка с вещицами, некогда создававшими уют в «Глен-Элизе».

— Но я ведь сбежал из тюрьмы, сэр!

— И мы всерьез собирались водворить вас на место. Однако недавно обнаружились очевидцы стрельбы на лекции покойного француза. Эти люди видели двоих — причем один был весь избитый, с рукой на перевязи, поэтому-то и запомнился. Оба злоумышленника прятались в кулисах. Мы сочли, что такое свидетельство вполне вас оправдывает, но отыскать преступников не могли. Вплоть до вчерашнего дня.

Далее секретарь поведал, что известный работорговец заявил о краже лошади. Лошадь обнаружилась возле дома, хозяин которого отсутствовал в Балтиморе, зато к дому вдруг приблизились два субъекта, полностью подходящие под описание свидетелей убийства Барона! («Поразительное совпадение, не так ли, мистер Кларк? И возвращались они явно с какого-то гнусного дела!») Правда, обоим удалось скрыться — предположительно на частном судне, причем с ними скрылся и третий сообщник; зато их поведение красноречиво говорит о моей невиновности. Позднее я узнал, что Хоуп Слэттер, стыдясь сообщить, что был повержен негром, сочинил, будто на него напали двое немцев. С точки зрения балтиморской полиции, немцы недалеко ушли от французов; полиция скомпоновала убийство Барона, украденную лошадь и бегство трех французских подданных и пришла к выводу, что на Слэттера покушались те же лица, что застрелили Барона.

— То есть меня не арестовали? — уточнил я после некоторого размышления.

— Господь с вами, мистер Кларк! — воскликнул секретарь. — Вы свободны! Хотите, мы отвезем вас домой?

Как выяснилось в последующие месяцы, балтиморское общество считало грехом уже самый факт официального обвинения.

Я рисковал потерять все самое дорогое.

Хэтти Блум я уже, можно сказать, потерял; а без нее что мне была уютная роскошь «Глен-Элизы»! «Хэтти с Питером скоро поженятся», — беспрестанно повторял я, но даже в самых глубоких закоулках души не находил стремления тем или иным способом добиться расторжения помолвки. Хэтти и Питер лучше меня; я недостоин обоих; они толкали меня на правильный путь, а я все-таки поступил по-своему и вот погряз в проблемах. Более того: Хэтти и Питер сблизились на почве моего спасения, а мое упрямство отвратило меня от них. Хэтти вдобавок рисковала репутацией, тайком пробираясь на тюремные свидания. Теперь, уже из «Глен-Элизы», я написал ей благодарное письмо с пожеланиями счастья. Из-за меня был нарушен ход жизни Хэтти и Питера; я задолжал им покой, мир и благополучие.

Самому мне и покой, и мир, и благополучие пока только снились. Не успел я снова оказаться в милой «Глен-Элизе», как прибыла с визитом двоюродная бабка Кларк и начала методично изводить меня расспросами о «галлюцинациях», «иллюзиях» и «маниях», спровоцированных гибелью родителей и приведших («Чего и следовало ожидать!») прямехонько в тюрьму.

— Я делал то, что считал нужным, — ответствовал я. Именно этой фразой Эдвин подбадривал меня в пакгаузе.

Бабуля Кларк приняла позу Наполеона; длинное черное платье составляло резкий контраст с белоснежными волосами.

— Квентин, милый мальчик! Тебя арестовали за убийство! Ты сидел в тюрьме! Если хоть один приличный балтиморец продолжит здороваться с тобой, считай, тебе крупно повезло. Что касается Хэтти Блум, ты не заслужил это украшение балтиморского общества; ей под стать человек вроде Питера Стюарта. Увы, этот дом превратился, твоим попущением, в сущий замок Праздности! [29] Аллюзия на одноименную поэму шотландского поэта Джеймса Томсона (1700–1748).

«Надо же, — подумал я, глядя на бабулю Кларк, — до чего близко к сердцу она приняла мой арест и заключение».

— Я хотел жениться на Хэтти Блум; больше мне ничего не нужно.

Мои слова лишь сильнее покоробили престарелую родственницу — ведь речь шла о чужой невесте.

— Ваши упреки, тетя, не достигают цели — я достаточно наказан. Но я рад за Питера. Он хороший человек.

— Бедный твой отец! Увы, за ошибки отцов расплачиваются дети. Вот она когда сказалась — дурная кровь твоей матери, да простит меня Господь за эти слова! — прошипела бабуля Кларк.

В тот день, прежде чем удалиться, она метнула на меня взгляд, не сразу верно истолкованный мной. Лишь некоторое время спустя стало понятно — бабуля Кларк мне угрожала. Она и на «Глен-Элизу» смотрела так, словно в любую секунду весь дом мог развалиться по причине вопиющей безнравственности хозяина.