Мэтью Перл - Тень Эдгара По

— Насморк?

— Да. Он даже позаимствовал мой носовой платок и так его уделал, что возвращать уж не стал.

День тем временем перешел в вечер; смеркалось. Я понимал — когда совсем стемнеет, с надеждой найти Дюпона можно будет распрощаться. Балтимор занимает одно из последних в Америке мест по качеству уличного освещения, вследствие чего даже уроженцы этого города с трудом находят дорогу домой после наступления темноты. Я решил, что разумнее всего будет вернуться в «Глен-Элизу» и ждать Дюпона там.

Свиньи уже заполонили балтиморские улицы. Напрасно горожане требовали организовать вывоз мусора и отходов — городские власти в этом вопросе полностью полагались на свиней. Теперь воздух звенел и сотрясался от удовлетворенного хрюканья, с каким эти жадные создания пожирали все, что хотя бы с натяжкой годилось в пищу. Не успев велеть кучеру ехать обратно, я увидел в окно Дюпонов силуэт. По обыкновению, Дюпон шел размеренной, энергичной походкой. Я расплатился с кучером и выскочил из экипажа, словно эксцентричный француз мог раствориться в воздухе.

— Мосье Дюпон, куда вы направляетесь?

— Я не направляюсь, а проникаюсь духом Балтимора, мосье Кларк, — отвечал Дюпон, словно бы удивленный, как я сам не понял столь очевидного факта.

— Но, сударь, почему вы покинули «Глен-Элизу» один? В моем лице вы бы нашли отличного проводника!

И я начал в качестве доказательства своей компетентности лекцию о новом газовом заводе, видневшемся вдалеке, но Дюпон жестом велел мне закрыть рот.

— При определенных обстоятельствах, мосье Кларк, я буду рад воспользоваться вашей компетентностью. Однако учитывайте тот факт, что вы родились и выросли в Балтиморе. Эдгар По жил здесь некоторое время, но давно — пятнадцать лет назад, если память не слишком меня подводит. За считанные дни до смерти он прибыл в Балтимор как в совершенно новый для него город, воспринимал его глазами приезжего. Я успел заглянуть в несколько магазинов, а также на рынки, располагая лишь теми знаниями, какими располагает каждый гость Балтимора. Знания эти, как вы, возможно, догадываетесь, бывают почерпнуты из уличных указателей, рекламы и комментариев местных жителей.

Аргументы Дюпона показались мне вескими. В течение следующего часа, когда мы забирали на восток, я пересказывал прочитанное в газетах и услышанное от кучера.

— Сударь, разве мы не должны что-нибудь предпринять? Барон Дюпен платит своим агентам, которые как бы случайно разносят по городу сплетни о смерти По. Разве не следует нам парировать его удары, пока еще не поздно?

Прежде чем мой друг успел ответить, вниманием нашим завладел некий субъект, ступивший на тротуар с противоположной стороны улицы. Я прищурился — фонарь светил так тускло, что, честное слово, лучше было бы вовсе без него.

— Сударь, — зашептал я, — не скажу наверное, но, кажется, это он — человек, что почти каждый день торчит в читальном зале! Вон там, смотрите — напротив нас!

Дюпон проследил мой взгляд.

— Да, точно он! Я узнал его!

И в ту же секунду из тьмы возникла Бонжур. Пряча руки под шалью, она крадучись следовала за ничего не подозревавшим завсегдатаем читального зала. В памяти сразу всплыли все истории, что Дюпон рассказывал о безжалостном хладнокровии этой женщины. Я застыл от страха за судьбу того, кто нынче был избран жертвой Бонжур.

Поклонник творчества По внезапно обернулся и пошел в нашу сторону. Дюпон кивнул ему и, коснувшись шляпы, произнес:

— Мое почтение, Дюпен.

Вместо ответа джентльмен, по обыкновению, трубно высморкался, а когда отнял платок от лица, в нем обнаружился накладной курносый нос. Следующим номером Барон Клод Дюпен отклеил кустистые брови. Наконец к нему вернулся французский акцент с элементами британской манеры выговора.

— Барон, — поправил он моего товарища. — Пожалуйста, зовите меня Бароном Дюпеном, мосье Дюпон.

— Бароном? Как вам будет угодно. Правда, для американцев это звучит слишком официально, вы не находите? — отвечал Дюпон.

— Не нахожу. — Барон сверкнул ослепительными зубами. — Здесь это слово в чести.

Бонжур шагнула в круг света, к своему супругу. Барон отдал ей какое-то распоряжение, и она вновь растворилась во мраке.

Первый мой шок относительно личности поклонника творчества По к этому моменту померк перед новым открытием.

— Значит, мосье Дюпон, вы уже сталкивались с Бароном Дюпеном?

— Да, мосье Кларк. Это было много лет назад. В Париже, — ответил за Дюпона Барон, загадочно улыбнулся, тряхнул париком и снял его вместе со шляпой. — Правда, при обстоятельствах куда менее обещающих, нежели нынешние. Надеюсь, джентльмены, вояж в Балтимор из Парижа доставил вам хоть половину того удовольствия, что он доставил мне. Никто не тревожил вас на борту «Гумбольдта», сего достойнейшего плавательного средства?

— Откуда вы знаете, на чем… — Я едва не задохнулся от изумления. — Конечно же! Безбилетный пассажир, вооруженный злоумышленник! Вы следили за нами с помощью своего лысого агента. Ведь так, сударь? Это был ваш агент?

Барон с самым невинным видом пожал плечами. Его длинные черные волосы, несколько влажные, вероятно, от парика и бриолина, постепенно принимали обычный вид — буйных кудрей.

— Агент? Злоумышленник? Ничего подобного! Я просто прочитывал списки пассажиров. Как вы не раз могли убедиться, мосье Кларк, я никогда не пренебрегаю газетами.

Барон снял мешковатое неопрятное пальто, что вместе с накладным носом, париком и фальшивыми бровями являлось частью грубого маскарада. О, как я мог позволить одурачить себя посредством столь дешевых трюков!

Да не сочтут читатели следующий пассаж единственно попыткой оправдать мое легковерие! Понимаю, что так вполне может показаться всякому, кто ни разу не встречал Клода Дюпена. Ибо Барон имел поистине сверхъестественную способность изменять голос, походку и повадки. Но этого мало — даже форма головы подчинялась воле хозяина — факт, который поставил бы в тупик самого уважаемого френолога. Посредством контролирования челюстей, губ и шейных мышц Барон вводил в заблуждение вернее, чем посредством маски. К каждой личине у Барона был заготовлен соответствующий характер, а всего в его арсенале имелось не меньше сотни типажей. Барон полностью владел голосом, изменяя его в зависимости от произносимых слов. В той же степени, в какой Огюст Дюпон держал под контролем замеченное в окружающих, Барон Дюпен контролировал восприятие окружающими своей персоны.

— Сударь, извольте перечислить все личины, под которыми являлись нам! — потребовал я, стараясь интонацией не выдать, насколько глубоко оскорблен.

— Всякий раз, когда я берусь защищать в суде представителя угнетенного класса, я влезаю в его шкуру, и еще не было случая, чтобы к такому человеку не прониклись сочувствием. Ибо несчастье униженного и оскорбленного — это несчастье всего общества; его судьба — это судьба тех, кто довел его до преступления. Вот почему я, Барон Дюпен, никогда еще не проигрывал процесса. Вот почему добивался оправдания мужчин и женщин, опустившихся на самое дно. Чем громче адвокат требует справедливости, тем больше народу собирается в зале суда.