Мэтью Перл - Тень Эдгара По

— Будьте осторожны, мисс! — предупредил Моран.

Бонжур нависла над шахтным провалом, и целую бесконечную секунду я был уверен, что сейчас она спрыгнет прямо на меня. Однако Бонжур ухватилась за веревку одной рукой, а конец зажала коленями для равновесия. Судя по шуму сверху, Морана очень беспокоили ее манипуляции, а Барон пытался убедить его, что Бонжур не пропадет. Мои пальцы почти вросли в веревку; я безмолвно молился о чуде. Глаза Бонжур, казалось мне, пронзают тьму, подобно двум свечам, и уже разглядели мою непокрытую голову.

Каждый дюйм делал нашу встречу неумолимее, ведь Бонжур, вцепившаяся в веревку, подтягивала меня к себе, и я не мог этому противиться.

Крепко зажмурив глаза, обливаясь ледяным по́том, я ждал собственного обнаружения. И вдруг ужасный нечеловеческий визг разрушил мое оцепенение — целая армия голодных черных крыс ринулась вверх по склизким стенам шахты. Словно зачарованные, крысы всей массой устремились к Бонжур. Несколько мерзких грызунов прыгнули сначала мне на плечи и спину, прошлись тонкими, как проволока, коготками по моему пальто. Я подавил вопль отвращения.

— Это всего-навсего крысы, — послышался голос Бонжур. В следующую секунду она пнула ботинком нескольких грызунов, и они полетели в шахтный колодец. Барон протянул руку, помог Бонжур выбраться обратно в лекционный зал.

— Вроде пронесло! — выдохнул я, от души благодарный грызунам, однако не забыл стряхнуть пару-тройку своих хвостатых спасителей, которым, видимо, понравилось сидеть у меня на спине.

Поскольку разговор в лектории был по-прежнему хорошо слышен, я решил подняться всего на несколько дюймов и зависнуть в этом относительно безопасном положении.

— Итак, доктор, вернемся к нашим — точнее, к вашим — подробностям. Вы остановились на обещании позвать к мистеру По друзей, дабы он снова наслаждался их обществом.

Моран помедлил:

— Вероятно, мне следовало сначала поговорить с родными и близкими мистера По, а уж потом излагать подробности вам. У мистера По обнаружились кузены — если не ошибаюсь, одного из них зовут Нельсон По; а также приятель, адвокат мистер Коллинз Ли.

Барон шумно вздохнул.

— Давайте-ка посмотрим, что это у нашего доктора на столе, — игриво предложила Бонжур. Я слышал, как она отдернула с обнаженного мертвого тела белый покров, отозвавшийся шелковистым нерезким шорохом.

— Что вы делаете! Не троньте! — испугался Моран.

— Мне случалось видеть обнаженных мужчин, — хихикнула Бонжур.

— Не стоит смущать доктора, детка — он еще так молод! — воскликнул Барон.

— Не забрать ли домой этого покойничка — там, в тишине, мы бы его как следует изучили, — говорила Бонжур, судя по шуму, откатывая стол с трупом к дверям под бурные, но тщетные протесты доктора Морана. — Успокойтесь, доктор. Было ваше — стало наше. Кстати, Барон, я вот думаю: интересно будет родственникам девушки, которую мы подвесили в шахте, узнать, что тело пропало из могилы, а главное — что оно находится здесь и скоро наш доктор-чистоплюй порубит его на рагу?

— Полагаю, крайне интересно, душа моя! — воскликнул Барон.

— Что? На мертвых мы учимся спасать живых! Вы же сами привезли сюда труп!

— По вашему заказу, доктор, — парировала Бонжур. — А вы приняли труп в обмен на сведения для моего господина.

— Видите, доктор, вы не на тех напали, — наставительным тоном произнес Барон, подавшись к Морану.

— Я все понял. Понял, не извольте сомневаться. Вернемся к мистеру По. Я сказал ему — единственно с целью успокоить, ободрить, — что он скоро сможет наслаждаться обществом своих друзей. А он вдруг как закричит — откуда только силы взялись, — закричит, стало быть: «Лучшее, что может сделать для меня мой самый дорогой друг — это выпустить мне мозги посредством пистолета». Поняв, сколь плачевно его положение, мистер По выразил готовность лечь в сырую землю — в общем, говорил вещи, обычные для человека в подавленном состоянии. А потом впал в беспамятство, бредил, метался. Так продолжалось до вечера субботы, когда мистер По стал призывать какого-то Рейнольдса и призывал шесть или семь часов без перерыва, до самого утра. Впрочем, об этом я вам уже говорил. А утром он прошептал слабеющими губами: «Спаси, Господи, мою несчастную душу» — и скончался. Вот и все, господа, больше мне сказать нечего.

— В данный момент нас интересует, — начал Барон, — не было ли вызвано состояние мистера По неким возбудителем — например, опиумом?

— Не знаю. Видите ли, сэр, хотя состояние мистера По внушало глубокое сочувствие и наводило на разные мысли, я не припоминаю никаких специфических запахов, от него исходивших, — в частности, запаха алкоголя.

Я то напряженно вслушивался в произносимое в лектории, то предпринимал тщетные попытки унять сердце, в котором еще не прошел страх от опасной близости обнаружения. И вот разговор, а точнее, допрос закончился, к вящему удовлетворению Барона, и до меня донеслись удаляющиеся шаги. Я подтянулся на веревке, миновал труп несчастной молодой женщины и обрушил собственное едва живое тело в лекторий, предварительно убедившись, что он уже пуст. Растянувшись на полу, я отчаянно кашлял. Из моих легких с неохотой выходил отравленный мертвечиной воздух. Я дышал жадно, неистово, благодарно.

Я и не подумал сообщить Дюпону об этом происшествии. Возможно, читатель осудит меня — даром что я неоднократно указывал на упрямство Дюпона в отдельных аспектах. Сам я по натуре не философ. Дюпон — аналитик; рассуждения — его стихия. Я — наблюдатель. Пусть наблюдательность занимает самую нижнюю ступеньку лестницы мудрости — все же она требует практического склада ума. Быть может, наши с Дюпоном изыскания нуждались в легком толчке в сторону прагматичности.

Еще когда я искал упоминания о Генри Рейнольдсе, мне следовало объяснить, каким образом я получил доступ к газетам, хранившимся в моей домашней библиотеке, без того, чтобы Дюпон меня заметил. Так вот, с первых дней после нашего прибытия в Балтимор Дюпон оккупировал библиотеку и получил под надзор все содержимое своего убежища. Однако он покидал захламленную библиотеку, желая отвлечься от газет. Дюпон заглядывал в гостиные, будуары и спальни «Глен-Элизы», о существовании которых не помнил я, хозяин дома. Он мог прихватить с моей полки книгу, или карту какой-нибудь забытой Богом провинции, бывшую в пользовании у моего отца, или рекламный проспект на французском языке, привезенный из-за границы матушкой. А еще Дюпон читал произведения Эдгара По, и это занятие не укрылось от моего внимания.

Порой в сосредоточенном над книгой Дюпоне я узнавал себя, подпитываемого дивной энергией на протяжении многих лет. Но это бывало редко. Обычно Дюпон искал в стихах и рассказах По не духовные и интеллектуальные радости, а улики, указующие на те или иные свойства характера или события в жизни автора. Дюпон читал механически, как литературный критик. Критик не позволяет произведению захватить себя; критик не подносит книгу близко к лицу и не желает проникать в лабиринты писательского воображения, ибо такое путешествие чревато потерей контроля. Вот почему любитель изящной словесности, обнаружив в каком-нибудь толстом журнале критическую статью на прочитанный им роман или рассказ, хватается за нее, жаждет сличить точки зрения, а сличив, думает: «Нет, верно, я не эту книгу читал! Не иначе есть другой вариант, где автор поменял сюжетную линию и характеры персонажей. Обязательно найду и прочту!»