Йен ПИРС - Рука Джотто

– Ничего, как-нибудь втиснемся, – пробормотал он. – Наверное.

– Я не понимаю, почему такая давка? Разве люди не могут пересесть на другой поезд?

Такой вопрос мог задать только человек, живущий в стране с нормальной транспортной системой.

Аргайл начал было оправдываться и говорить, что управление железной дороги собирается перебросить старые вагоны на другое направление, скорее всего на Брайтон, но его речь заглушил громкий треск в динамике, за которым последовал невообразимый гул.

– Что это? – морщась от невыносимого звука, прокричала Флавия.

– Не знаю.

В динамике послышались хрип и неразборчивое бормотание, однако пассажиры немедленно отреагировали на сообщение. С единым дружным вздохом они свернули свои газеты, подхватили сумки, вышли из вагонов и распределились по платформе. Казалось, никого не обеспокоил и не возмутил тот факт, что поезд должен был отойти от платформы еще двадцать минут назад.

– Простите, – обратилась Флавия к хорошо одетому мужчине лет пятидесяти, надежно пристроившемуся у колонны. – Что это было за объявление?

Он удивился ее вопросу.

– Поезд опять отменили, – объяснил он. – Следующий будет через час.

– Уму непостижимо, – проговорила Флавия, переварив эту информацию. Терпению ее наступил предел. – Я не собираюсь торчать здесь еще целый час для того, чтобы втиснуться в вагон для перевозки скота. Если людям нравится стоять тут словно стадо баранов, это их проблема. Я больше не останусь здесь ни секунды.

Подавив желание развернуть дискуссию о баранах и вагонах для скота, Аргайл поплелся за ней в пункт проката автомобилей, находившийся за углом.

Он прикинул, что в автомобиле они будут двигаться со скоростью три мили в час и что даже с учетом ожидания следующего экспресса на поезде они все равно добрались бы быстрее, однако высказывать свои соображения, учитывая боевое настроение Флавии, не рискнул. К тому же в автомобиле они могли свободно поговорить о Джеффри Форстере.

– Ну и что ты об этом думаешь? – спросила Флавия, когда он передал ей разговор с Люси Гартон. Машина проехала еще три метра и снова остановилась. Как Аргайл и ожидал, они больше стояли, чем двигались.

– Я думаю, это дает нам новые зацепки.

– Да? Какие же?

– В течение нескольких лет Форстер продавал картины из коллекции Уэллер-Хауса, правильно?

Флавия кивнула.

– Когда дядя Годфри пятнадцать лет назад отбросил копыта, была произведена инвентаризация коллекции. Так вот, пятнадцать лет назад коллекция насчитывала семьдесят две картины. Полгода назад, после смерти Вероники, была произведена новая инвентаризация. И что бы ты думала?

– Ну, говори, не томи меня.

– В коллекции по-прежнему оставалось семьдесят две картины.

Поток машин снова пришел в движение, и Флавия попыталась перестроиться в соседний ряд, где, как ей казалось, был шанс разогнаться до двадцати миль в час. Попытка оказалась неудачной, и она снова вернулась к разговору:

– Это означает, что он либо купил новые картины – это можно проверить, сравнив акты инвентаризации, – либо он ничего не продавал.

Аргайл возбужденно кивнул.

– Думаешь, он использовал Уэллер-Хаус в качестве прикрытия? – спросила Флавия.

– Смотри: Форстер крадет картину и находит покупателя. Но ему необходимо скрыть ее происхождение, чтобы не вызвать подозрений. В наше время очень трудно продать картину без документов, еще труднее продать картину из итальянской коллекции. Поэтому он находит старинную английскую коллекцию, уничтожает все имеющиеся на нее документы, кроме краткой описи, где указаны лишь названия и авторство картин. После этого он начинает продавать краденые картины через надежный торговый дом, прикрываясь коллекцией Уэллер-Хауса.

– И даже если у кого-то возникнет сомнение, – продолжила его мысль Флавия, – никто не сможет ничего доказать, потому что он похищал картины, с которых не было сделано репродукций. А новые владельцы были также достаточно осторожны, чтобы не фотографировать свои приобретения.

– Именно так. Конечно, риск оставался, но незначительный, поскольку вероятность того, что краденая картина попадется на глаза человеку, способному опознать ее, была чрезвычайно мала.

Флавия кивнула.

– Твоя приятельница пообещала выслать тебе список купленных и проданных им картин?

– Да, через пару дней. Она не хочет, чтобы об этом кто-нибудь узнал.

– Я могла бы официально снять с нее свидетельские показания.

Аргайл обдумал ее предложение.

– А что, других свидетелей нет?

– Одна свидетельница при смерти и к тому же небеспристрастна. Сандано тоже нельзя трогать: я обещала ему не упоминать его имени. Синьора делла Куэрция недееспособна. Уинтертон может подтвердить только то, что Форстер опознал ворованную картину. Вероника Бомонт умерла. Поэтому показания твоей знакомой относительно того, что Форстер продавал какие-то картины, выдавая их за картины из коллекции Уэллер-Хауса, нам бы очень пригодились. Надо бы выяснить, кому он продал картины. В его бумагах были данные о покупателях?

– Я не все успел просмотреть.

Ход мыслей Флавии изменился.

– А что говорят о нем в поселке? На сегодняшний день я еще не слышала о нем ни одного хорошего слова. Уинтертон отметил, что у него не было вкуса – это, кстати, противоречит теории Боттандо о Джотто; Бирнес фыркает, называя его очаровательным. Разве это – недостаток?

– Ты находишься в Англии, дорогая, здесь у людей свои понятия.

– Я не понимаю, что в этом плохого? Мне, например, нравятся очаровательные люди.

– Но ведь ты – итальянка, – терпеливо заметил Аргайл. Они проехали еще несколько сот ярдов. – Во-первых, слово «очаровательный» вообще не подходит мужчине. А во-вторых, это подразумевает некоторую поверхностность, склонность к подхалимажу и желание подняться по социальной лестнице за счет своего обаяния, а не реальных достоинств, и, кроме того, это слово означает, что человек – большой любитель женщин.

– Это тоже порок?!

– Дамский угодник, – мрачно сказал Аргайл, – что может быть хуже? Лобызать ручки, расточать комплименты… словно какой-нибудь с континента… Я еще понимаю, когда так сюсюкают с собакой, но с противоположным полом…

– Ну знаешь, у вас очень странные понятия. Ладно, расскажи мне, пожалуйста, о своей хозяйке. Она мне понравится?

– Миссис Верней? Обязательно. Во всяком случае, мне нравится. Она по-настоящему очаровательна. Предупреждаю твой вопрос: женщинам разрешается быть очаровательными. Это приемлемо даже для Англии.

– Понятно. И в чем заключено ее очарование?

– Она умеет раскрепостить человека. С ней чувствуешь себя как дома, даже в этом огромном промозглом амбаре, в котором она живет. Кроме того, она умна, немного склонна к черному юмору и очень остра на язык.