Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

Потупив взор, добавил:

— За “мусора” простите.

— Бог простит! — кротко ответил король сыщиков.

На суде вскрылась любопытная история. Оказывается, бездетный князь Ильинский половину своего богатейшего имущества завещал Адриану, к которому относился как к родному сыну. Завещал он племяннику и браслет Клеопатры.

В благодарность князь предложил Буне:

— Десять тысяч рублей!

— Буня гордо отказался. Соколов удивился и приставил старого медвежатника на хорошее место:

— Сторожем дома в Мытищах!

И не ошибся: это был самый верный и преданный человек, умевший ценить добро. Буня был счастлив:

— О такой замечательной жизни может мечтать даже зять губернатора!

Что касается Слесаря, бежавшего с поселения, он был на этот раз отправлен на каторгу. Говорят, что после Великого Октября он сделал большую карьеру по банковскому делу. Большевики всегда умели ценить уголовное прошлое.

Однажды в сыскную полицию пожаловал старик почтенного купеческого вида. Он непременно желал видеть “графа Соколова, который любые дела распутывать может”. Знаменитый сыщик принял просителя. Тот бухнулся ему в ноги: “Ваше сиятельство, явите Божескую милость! Горе-то какое в нашем доме, а куда ни ходил, все толку нет, одни только разговоры!”

Старик поведал такое, что тут же заставило Соколова отложить все дела и заняться таинственным происшествием.

На правом берегу Москвы-реки, у подножия Воробьевых гор, стояло древнее и богатое село. Среди самых достойных людей почитался купец первой гильдии Григорий Данилович Муратов. Владел он свечным заводом, большим домом за высоким глухим забором, двумя дочерьми и сыном Прокофием. От дочерей пахло цветочной помадой, а Прокофий ходил в голубых брюках. Дочери учились в пансионе, а сын обретался возле родителя.

Отец пробовал учить Прокофия в гимназии, но это оказалось невозможным. От географии у того началось малокровие, а от арифметики сильное головокружение. Сколько ни вгонял отец сыну ума в задние ворота, но гимназисту от этого верного средства пользы не произошло.

Отец последний, решительный раз отодрал свое чадо да забрал из гимназии. Стали ходить учителя на дом. Но и этот маневр не удался. В пятнадцать лет Прокофий изнасиловал учительницу каллиграфии, за что пришлось заплатить пять “катюш”, дабы до суда не дошло, что стоило бы гораздо дороже. Науки были оставлены навсегда.

— И то дело, — облегченно вздохнула Антонина Ивановна, мать недоросля. — Ведь не всякому человеку наука в пользу идет. Ученый дурак куда хуже неученого, потому как о себе понятие имеет и оттого работать не может. А Прокоша свое с возрастом возьмет.

И как всякая мать, оказалась она права. Прокоша годам к двадцати развился всесторонне, то есть и вверх и вширь. Стал он отцовской мошной по кабакам и публичным домам трясти.

Григорий Данилович принял решение:

— Женить паразита, чтоб не забаловался окончательно.

В том же селе и на той же главной улице жил Василий Трифонович Серов. Имел он кирпичный завод, обширный капитал и единственную наследницу — дочку Лушу, разумную не по годам и смиренную сердцем.

Кто только сватов ни засылал к Серовым, а отец от ворот поворот давал:

— Мала еще, куда ей в жены! Пусть в невестах походит.

На самую Троицу отпраздновали Лушино восемнадцатилетие. Все лучшие люди из села Воробьева собрались, а из Москвы знакомый артиллерийский генерал приехал.

Как-то получилось, что Василий Трифонович вышел в сад покурить, а там уже сам Григорий Данилович дым пускает. Говорит:

— Ну, хозяин, ты в душе размах имеешь! Такое рождение закатил, прямо торжество. Да и то сказать, капитал тебе позволяет.

— И ты, Григорий Данилович, на паперти не стоишь!

— Да, живем мы, слава тебе Господи! Есть казна, и большая. А в гробовой ящик под себя не возьмешь. Все внукам отойдет. Мой Прокоша разумом простоват, зато к старшим почтение имеет. Пора его в семейную обузу ставить. А твоя Лукерья расцвела как маков цвет...

Понял Василий Трифонович, какую линию сосед гнет. Стоит, размышляет: “Прокошка, конечно, глуп. И, сказывают, стал по разным арфисткам раскатывать. Товар, скажем, не первосортный. Да молодой еще, поправится. У кого смолоду ветер в мозгах не гулял!” Вслух молвил:

— Если моя Луша не станет возражать, то... засылай сватов.

Луша даже в мыслях не держала перечить родительской воле. Смотрины прошли гладко, настал сговор. Дом Серовых был полон гостей. Луша сидела на бархатной козетке в чайной комнате. Она была в новом гарусном платье с красивой отделкой, в белых шелковых чулках и новых полусапожках с медными пряжками. На плечи она накинула светлый шелковый платок с червчатыми цветами. Под платьем легко угадывалась тонкая талия и хорошо развитые груди.

Невесту оставили наедине с женихом. Прокофий, то и дело оправляя пикейный жилет, с чувством рассуждал:

— Я в мыслях одно содержу: как бы скорее от своего родителя на свободу выйти. Он мне своим воспитанием тута сидит, — жених выразительно постучал себя по шее.

— И жучит, и жучит — хоть в петлю! А ежели как теперь — свадьба, так это не в пример лучше.

— А почему, Прокофий Григорьевич, ваш батюшка ругается?

— Характерный он такой! Скажем, на прошлой неделе со своим приятелем Гордеем, что счетоводом прежде служил на отцовской фабрике, малость погуляли в трактире и, как положено, стекло били и разную посуду. Составили протокол и папашу вызвали, а он меня по морде лица учить начал. Я уже не маленький! Срам, как нонче старики вести себя не умеют.

Вошел старший официант Влас. Из проема дверей угодливо наклонился:

— Мозельского желаете?

Прокофий кисло сморщился:

— Я об этот час завсегда шампанского предпочитаю. Принеси, братец, да поживее. — И к Луше: — А позвольте вас об любви спросить? Что это я слыхал такое, будто инженер Тихонов с фабрики вашего батюшки на вас виды имеет, Лукерья Васильевна? Мне, как законному жениху и имеющему права, такое весьма обидно.

— На чужой роток не накинешь платок. Он дарит мне книги. Вот, к примеру, “Листопад” господина Бунина. Так в этом дурного нет. — Луша подняла на Прокофия ясные глаза. Лицо ее дышало свежестью и непорочностью.

Прокофий строго, тоном своего отца, произнес:

— Мне такое все равно неприятно! После свадьбы попрошу все его книги выбросить. Если понадобятся, купим новые.

Вновь вошел официант. На этот раз с шампанским.

— Родители просят в залу пожаловать. Все гости в сборе.

Свадьбу назначили на Воздвиженье. К десяти утра церковь Андрея Стратилата, построенная еще в 1675 году, была полна народу. Уже собрались все поезжане и жених, и Григорий Данилович прохаживался нетерпеливо, то и дело справляясь: