Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

— Вчера? Ах да, приезжал из Петербурга бывший папин командир. Он хлопочет для маман насчет пенсиона... Но ты шпионишь за мной?

Прокофий сразу успокоился, весело предложил:

— Поехали в “Метрополь”, позавтракаем.

После ресторана они пошли к нему в номер, и он, как никогда прежде, был страстен. Потом, целуя его в щеку, Мария как бы невзначай спросила:

— Ты позволишь мне сегодня навестить подругу по гимназии? Она болеет. Посижу рядом, поболтаем.

...В тот день — это была среда, — ближе к вечеру, их видели последний раз вместе. Прокофий, нежно поддерживая подругу под локоть, выходил с ней из “Метрополя”. Он поймал извозчика (швейцар гостиницы назвал номер коляски — 767), помог Марии сесть и долго махал вслед рукой.

Следующим утром горничная обнаружила Прокофия Шубина лежащим на ковре. Слева на груди чернел сгусток крови. В руке был зажат револьвер модели “Смит-и-Вессон”.

Доктор Павловский, осмотрев труп, решительно заявил:

— Да, это самоубийство. На сорочке следы пороха. Начальник сыска Кошко недоумевал:

— Но зачем молодому преуспевающему капиталисту с блестящими перспективами стрелять в себя?

Пока они задавали вопросы, пока Москва только и говорила о загадочной смерти в “люксе” “Метрополя". Аполлинарий Соколов доискивался до причин трагедии. Жеребцова он откомандировал в Нижний Новгород. Николай собирал там сведения о предыдущей жизни Прокофия. Соколов допросил извозчика номер 767. Сухонький старичок из рязанцев охотно рассказал:

— Дамочка от “Метрополя”? Как же, в целости доставил ее в "Дрезден”. Господин, который меня подряжал, сказал: вези, дескать, в Сокольники. Мы до Лубянской площади поднялись, дамочка приказала: поворачивай, дескать, оглобли. Едем в “Париж'’, это угол Охотного ряда и Тверской. Я довез как положено. Она вошла в гостиницу. Чтоб околеть мне, коли вру!

Соколов отправился в “Париж”. Старший коридорный, прожженная бестия Афанасий Фунтов, хорошо знавший Соколова, вытянувшись по струнке, доложил:

— Кто в “люксе” угловом проживал? Полковник Гессен. Они всегда там останавливаются. Телеграммой загодя сообщают, мы для них нумерок держим. Дамочка? Да у него не одна, разные к ним заходят, и все как на подбор — первый сорт. Да он и сам — орел из себя! Всегда чаевые дает по-царски.

Соколов достал из кармана фото Марии, предусмотрительно изъятое из вещей Прокофия:

— А вот эта бывала?

— А как же! Непременно-с. И во вторник вечером заходила — до утра осталась, и на другой вечер. Аполлинарий Николаевич, доложу вам, — Фунтов снизил голос, — только когда скандал приключился, она вслед за тем и ушла. Расстроилась, видать, чувствами.

— Какой такой скандал? — с интересом спросил Соколов. — Ты. Афанасий, чего юлишь? Ну, быстро докладывай! А то я тебя, — сыщик поднял громадный кулачище.

Посопев, переступив в задумчивости с ноги на ногу, коридорный вздохнул:

— Мой грех! Признаюсь. От вас, Аполлинарий

Николаевич, не скроешься. Дело так было. Дамочка эта самая уже часа полтора в нумере была. Вдруг с улицы влетает господин, крупный, ну что твой шкаф. Говорит: «Постучи в угловой “люкс”! А то сам двери разнесу! И скажи: “Телеграмма!» И чтобы я не сомневался, пожаловал мне десять рублев. За такие деньги кто угодно про телеграмму скажет!

— И что?

— Ну, сделал, как приказано было! Только полковник дверь приоткрыл, как мужчина влетел в нумер, увидал дамочку, она на постели была, полное неглиже — сам видел в щель, любопытно-с! Господин обозвал ее, полковника по лицу оскорбил и обратно из гостиницы вылетел. Минут через пять и дамочка убежала. А господин полковник на другое утро уехавши на Николаевский вокзал. Сам ему извозчика за тридцать копеек нанимал. Все, ничего другого не было-с! Чтоб на этом месте провалиться.

Соколов отправился в Сокольники, добрался до Большого Оленьего проспекта. Замечательные места! Густой лес вокруг, тишина, птички заливаются, жизни радуются. В добротном двухэтажном доме купчихи Жуленковой Мария и ее мать расположились во флигеле.

Сыщика встретила полная чернявая женщина цыганистого типа, в каком-то немыслимо заношенном бумазейном платье, лицом сильно схожая с Марией. Это была ее мать. Осипшим голосом она произнесла:

— Где Маша? Я сама волнуюсь, ночь нынешнюю ворочалась, не спала. Была вчера у нее на службе, там с четверга никто ее не видел.

— А когда вы ее видели в последний раз?

— Дело так было! — У женщины мелко тряслись руки, теперь она говорила сквозь слезы. — В среду она сказала мне, что ночевать будет не дома. Ну, дело молодое, незамужнее — пусть погуляет. Вдруг возле полуночи она вернулась, вся зареванная. “Что случилось?” — спрашиваю.

Отвечает: “Ах, какой скандал!” — и больше ни гугу. Утром немного повеселела, говорит: "Авось все обойдется, этот Прокофий влюблен в меня по уши!” И на службу уехала. Больше я ее не видела.

— А почему же вы не заявили в полицию?

Женщина развела руками:

— А чего заявлять? Дело молодое, прежде тоже порой случалось — денечка два-три покружится, покружится, а потом и вернется. А где она, господин полицейский? Цела хоть? А то волнуюсь, волнуюсь...

Соколов отправился в сыск. Исчезновение Марии ему не показалось случайным. Дело в том, что одновременно с ней исчез с горизонта и Камиль. Изложив дело начальнику сыска Кошко, Соколов заметил:

— Ясно, что все эти исчезновения тесно связаны друге другом.

Кошко возразил:

— Не уверен! Мы выяснили, что чеченец жил по фальшивому паспорту. Понимая, что полиция, занимаясь смертью Прокофия Шубина, может заинтересоваться и личностью самого Камиля-Элдара, он бежал. Логично? Но загадка в другом: почему скрылась Мария? Да, она виновна в смерти Шубина. Но вина эта не уголовная — моральная. Кстати, Марии все дают самые нелестные характеристики. Она была отличным химиком, но слишком... эмансипирована.

— То есть распутна! — усмехнулся Соколов. — Да, особой нравственностью эта девица не отличалась. И симпатии у меня, признаюсь, не вызывает. Не удивлюсь, сели она, спасаясь от скандала, сбежала куда-нибудь в Ниццу с богатым купцом.

— Да, уляжется вся эта история, успокоятся репортеры, Мария и вернется тогда, — кивнул головой Кошко. — Но чеченца, полагаю, нам больше не увидать.

Соколов быстро возразил:

— Вот и нет! Если чеченец живой (а с чего бы ему быть мертвым?), то он непременно придет на похороны проститься с другом. Судя по всему, это глубоко порядочный человек. И к тому же горец! Стало быть, честь для него выше страха, выше личной опасности. Камиль был предан Прокофию Шубину.

Кошко скептически усмехнулся:

— Предан — живому! А теперь чеченцу надо думать о своей шкуре. Он уже далеко от Москвы.