Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

Волки тем временем зашевелились, неспешно двинулись нам навстречу. Только сквозной изумрудный, страшно красивый блеск в глазах их светится.

Великий князь в азарт вошел, выпростал из-под медвежьей шубы руку, в ней пистолет. Я шашку оголил, надеюсь, что с ней сподручней будет.

Великий князь кричит:

— Гони вовсю!

Сани между тем бьются из стороны в сторону, мотаются по колее, и Аверкий уже не в силах совладать с совершенно ошалевшими лошадьми.

А волки уже рядом с нами несутся, не отстают, смрадное дыхание их открытых пастей на лицах ощущаем. Один из волков прыгнул было в сани, да спутник мой грохнул ему прямо в морду из пистолета, тот так кубарем и покатился по дороге, ранен или убит — того уже разбирать некогда.

Другого я шашкой по спине полоснул, он на две части и развалился. А вот третий, бежавший слева от саней и выпавший на миг из нашего внимания, прыгнул на Великого князя, повалил его, вцепился зубами в грудь, к горлу подбирается.

Признаюсь, что вгорячах я едва не рубанул волка шашкой, да вовремя опомнился: мой спутник и зверь сплелись в едином клубке. Так и Великого князя недолго пополам перерубить! Что делать? Вложил шашку в ножны да схватил волка за горло. Про моего деда рассказывали, что он однажды на охоте, когда медведь на него из берлоги вышел, без зарядов остался. Так он медведя руками задушил. Правду сказать, дед покрепче меня был, цепи рвал и ладонью полуторавершковые гвозди в стену вгонял.

Вейнгарт с восторгом внимал Соколову. Он с нетерпением спросил:

— Ну, схватили, граф, волка за шею! А что дальше?

Соколов положил в рот какую-то котлетку, без особого аппетита сжевал ее, вытер салфеткой усы.

— Не желаю, Альберт, ранить ваше национальное чувство, но немецкая кухня против российской никак не устоит. Вот к нам опять приедете, так я вас снова к Егорову свожу. Помните, какие расстегаи там? На всю Россию знаменитые! Да, вы про волка любопытствовали? Придушил его малость, а потом схватил за пасть, да порвал ее. У меня его шкура по сей день под роялем лежит. А Рождественский бал был восхитителен:

Государь, Императрица, изысканный ужин, музыка, танцы, юные красавицы в роскошных туалетах...

Вейнгарт с нескрываемым изумлением смотрел на Соколова. Тот вздохнул:

— С той поры и прижилось это выражение — “пасть порвать”. Теперь надо порвать пасть этому двуногому хищнику. И кое-что я, кажется, придумал. Мой ход будет простым. И визы прокурора не понадобится.

— Все гениальное просто.

— Согласен! Я попробую попасть к Блиндеру-Шварцу на медиумическое собрание. Вы, Альберт, кстати, бывали на таких сеансах?

Вейнгарт фыркнул:

— Увольте, граф, это место для психопатов!

— Жаль, а то ваш зоркий глаз наверняка бы заметил кое-что замечательное. По рассказам очевидцев, я себе составил картину происходящего. И, кажется, проник в нехитрые тайны явления духов. Возможно, есть в комнате потайной вход. Хотя в дом проведено электричество, но, весьма вероятно, именно в гостиной медиум отказался от этого блага цивилизации.

— Браво, граф! — Вейнгарт с восхищением хлопнул в ладоши. — Да. Побывавшие на сеансах утверждают, что в гостиной медиум пользуется исключительно свечами.

— Почему не держит электрического света? Ясно, что боится: вдруг кто-то во время сеанса включит его! Бог даст, скоро вырвем у этого змея ядовитое жало.

Дом Блиндера, как помнит читатель, был расположен почти напротив Цвингера — картинной галереи. Утром в дверь постучала почтенная дама. Это была сотрудница секретной полиции. Когда юноша-слуга допустил даму к медиуму, она сказала:

— Мой родственник, богатый негоциант из Парижа, находясь проездом в Дрездене и прослышав о ваших, господин Шварц, необыкновенных способностях, хотел бы побывать на сеансе.

— Но я не думаю в ближайшие дни устраивать сеанс.

— Родственник очень просит вас, господин Шварц! Когда еще занятому человеку представится подобный случай? Быть в Дрездене — это значит посетить картинную галерею и великого Шварца. — Дама сделала паузу. — Родственник за деньгами не постоит. Сколько это стоит?

Блиндер-Шварц важно произнес:

— Во время сеанса у меня большие энергетические потери. Так это будет стоить... — медиум закрыл тяжелые веки. — Это будет стоить три тысячи пятьсот шестьдесят пять марок. (В архивном полицейском деле названа именно эта несуразная цифра!)

Дама вздрогнула, но справилась с собой, угодливо улыбнулась:

— Родственник хочет общаться с духом самого Наполеона!

Лицо Блиндера-Шварца приняло значительное выражение. Он важно покачал головой:

— Таки об этом надо говорить сразу, а вовсе не по порядку. Если Наполеон — на тысячу марок стоит дороже. Сеанс назначаю на пятницу, пусть приходит в девять вечера.

...До сеанса оставалось три дня. Соколов наслаждался досугом и красотами сказочного четырехсотлетнего города. Он прогуливался по мосту Августа, приходил в Нейштадт — Новый город, любовался колоритными торговками в допотопных шляпах и туфлях на толстой деревянной подошве, стук которых о брусчатку был слышен за версту. Побывал в Гроссэргартене — замечательно ухоженном парке, съездил и в Саксонскую Швейцарию — совершенно сказочное место с водопадами, дикими зарослями и благоустроенными тропинками.

И целый день провел в картинной галерее, расположившейся недалеко от Брюлевской террасы. Выглянув в громадное окно, Соколов долго смотрел на изящный, словно игрушечный домик, видневшийся слева, — владение бывшего одессита, скрывавшего тайну, которую следовало разгадать.

И вот наступил долгожданный день. Сыщик подкатил к подъезду дома медиума на авто — взял напрокат. Два электрических бра освещали крыльцо. Дверь перед Соколовым открыл худощавый молодой человек с прыщеватым лицом и оттопыренными ушками. Он вежливо поклонился и провел гостя наверх. Здесь в ожидании сеанса томилось человек десять, преимущественно дамы почтенного возраста.

Собравшиеся, напустив на себя ужасно умный вид, вели беседу о “чудесах и чудесном”.

Дама в большом тюрбане с перьями задушевным тоном рассказывала:

— Прошлый раз во время сеанса у господина Шварца я почувствовала явственное прикосновение к руке. Такое, знаете, легкое, как дыхание грудного младенца. Я вначале испугалась, а уж потом поняла: это к доброму известию.

Внимательно слушавшая ее женщина в шелковом черном платье и с такими же черными, с маслянистым блеском глазами, оказавшаяся женой прокурора, удивленно спросила:

— И что, неужто оправдалось?

— Представьте себе: от сына на другой день, пришло известие, что его полк переводят из Пруссии в Берлин. Только тогда я поняла значение этого прикосновения.