Иван Любенко - Тень Азраила

– Да чего уж там, – отмахнулся Ардашев, – дело давнее. – А как ведут себя американцы?

– Вашингтон занял выжидательную позицию. Их консул пытается угождать всем подряд. И даже нашим потенциальным врагам. А вообще-то, дорогой Клим Пантелеевич, вы лучше других знаете, что Тегеран – это большой шпионский базар. Там все покупается и все продается. Словам и обещаниям – грош цена. Как вы понимаете, любая оплошность может стоить жизни. Довольно одного обоснованного подозрения немецкого или австрийского агента, и тут же какой-нибудь полунищий мазандеранец, дженелиец или шекяк [17], получив десять жалких туманов [18], снимет со стены старый Пибоди [19]и заляжет на крыше соседней с вашим домом сакли. Так что будьте осторожны.

– К сказанному, Иннокентий Всеволодович, вы забыли добавить фаланг, скорпионов и каракуртов, а равным образом и малярию – этот своеобразный налог на пребывание в Персии. Его оплачивают все ференги [20]. Да минует меня чаша сия! Инша-алла! [21]

– Ох, Клим Пантелеевич, дорогой мой! Поверьте, я не сгущаю краски, я хочу, чтобы все закончилось благополучно. Не стоит рисковать без надобности. Вы, как я понимаю, собираетесь выехать вместе с женой?

Ардашев помолчал немного и, тяжело вздохнув, изрек:

– Нет. Я не хочу рисковать. И хоть необоснованные прогнозы в нашей профессии – дело последнее, однако надеюсь, что долго там не задержусь. Да и ваше предложение о работе в составе осведомительного отдела, признаюсь, меня заинтриговало. Представляю, с какой радостью супруга вновь вернется в столицу.

– Вот и славно! Я думаю, вам придется еще пару деньков задержаться здесь по бюрократической, так сказать, надобности. Оформление в штат, новый чин, ну и после этого извольте получить на путевые расходы подъемные и на лишь «известное Его Императорскому Величеству употребление» [22]. Жадничать не будем. В Тегеране снимете себе приличный дом, наймете прислугу… А чтобы избежать кривотолков и сплетен, я отпишу посланнику депешу, которую вы самолично и передадите. Полномочия у вас будут самые широкие. Я уверен, начальство даст добро. Позвольте узнать: а как вы собираетесь добираться в Тегеран?

– Морем, через Баку.

– Да, это самый безопасный путь. И Каспий летом спокоен. Через сутки вы уже в Энзели. Был бы вам очень признателен, если бы вы… – Мирский подошел к столу и принялся листать перекидной календарь, – скажем, пятого-шестого июля предстали бы перед ясными очами Ивана Яковлевича Хворостовца, нашего посла. Простите великодушно, но больше времени дать не могу – уж очень тревожно сейчас. Как? Успеете? – произнес он, окинув коллегу вопросительным взглядом.

– Хорошо, постараюсь. Надеюсь к этому времени если и не встретиться с послом, то, во всяком случае, приступить к расследованию смертоубийства.

– Вот и чудно! Вы уж поторопитесь, дорогой мой, поторопитесь. А то, не ровен час, война разразится. Связь со мной держите через посольство. Шифровать соблаговолите самолично. Ключ к шифру вам передадут. А сейчас извольте проследовать в канцелярию. Бумажные дела – суть неприятные, но от них никуда не денешься. Даст Бог, скоро вернетесь. – Мирский встал с кресла.

– Честь имею, – попрощался Ардашев и покинул кабинет.

Блуждая по коридорам некогда родного ведомства, именуемого в дипломатическом просторечии Певческим мостом – так называли МИД по месту нахождения здания, – все еще присяжный поверенный слегка загрустил. «Вот и закончилась моя спокойная провинциальная жизнь. Прощай, хлебосольный Ставрополь. А вместе с ним придется забросить и литературные начинания. А впрочем, – возразил он сам себе – возможно, я не прав. Ведь написал же Пушкин «Путешествие в Арзрум», следуя за армией графа Паскевича. Правда, если разобраться, это лишь дорожные впечатления, и не больше.

Уже в поезде, за несколько верст до родного вокзала, на память Ардашеву вновь пришли строки из пушкинского произведения: «В Ставрополе увидел я на краю неба облака, поразившие мои взоры за девять лет. Они были все те же, все на том же месте. Это – снежные вершины кавказской цепи».

Вероника Альбертовна проплакала два дня. Ничто не могло утешить верную подругу присяжного поверенного: ни перспектива жизни в столице, ни обещание привезти чудный ширазский шелк или хорасанские ковры. То же и горничная Варвара – утирала украдкой слезу и ходила с красными глазами. Семь лет прожила она в этой тихой бездетной семье, и обитатели модного особняка на Николаевском стали для нее почти родными. Вот и сидела она теперь на краешке стула, теребила край косынки, вздыхала и прислушивалась к разговору, доносившемуся из адвокатского кабинета:

– Знаю я, Климушка, знаю, родной, что уезжаешь ты надолго. Сердцем чувствую. Да и куда? К этим нехристям? А что они с Грибоедовым сделали? Голову отрезали и три дня по городу носили на палке. А тело, обвязав дохлыми кошками и собаками, все это время таскали по земле! А потом, когда труп ссохся и почернел, выбросили в выгребную яму! Разве это люди?!

– Рази люди? – вторила из-за двери Варвара, роняла слезу и осеняла себя крестным знаменьем.

– Успокойся, милая, успокойся! – утешал жену Ардашев. – Это когда было-то? Почти сто лет назад! Сейчас там все по-другому. Вот и дорогу железную скоро построят, нефть добывать начнут, концессии, цивилизация…

– Цивилизация? Да нет там никакой цивилизации! Ты думаешь, я ничего не знаю? Думаешь, подруги мне не рассказывали, что они с казаками нашими там вытворяют, стоит кому-нибудь от своих отбиться? Руки, ноги обрубят, нос отрежут, глаза выколют, только язык оставят, чтобы плакать да кричать мог! Звери – одно слово.

– Чистые звери! – причитала, всхлипывая по-детски, горничная.

– Варвара! – не удержался Ардашев. – Варвара, подите сюда!

– Звали? – утирая красные глаза, осведомилась девушка.

– Принесите мне коньяку и две рюмки лавровишневых капель. Извольте поторопиться.

Не прошло и трех минут, как горничная явилась с подносом. Ардашев передал рюмку с микстурой жене, налил себе коньяк и, глядя на служанку, сказал:

– Берите успокоительное, голубушка. Это вам.

– Ну что вы, зачем? – смущенно пролепетала она, но подчинилась, взяла.

Клим Пантелеевич поднялся.

– Итак, милые дамы, предлагаю выпить за отъезд. Я ненадолго. Месяц-два – не больше.

Вероника Альбертовна всхлипнула и опрокинула содержимое, будто там была водка. Точно так же поступила и Варвара.

Утром он уехал.

Потом был поезд. Пересадки. Вокзалы. Пассажиры, снующие словно муравьи. В Баку Ардашев прибыл как раз перед отплытием «Цесаревича» и даже не успел составить собственное впечатление о городе. Зато плавание на пароходе воскресило из памяти уже изрядно забытые воспоминания средиземноморского круиза четырехлетней давности.