Иван Любенко - Тень Азраила

«Цесаревич» стал на рейд и дал три коротких гудка. А потом, словно поразмыслив немного, добавил еще один – длинный. И тут же откуда-то издалека послышался тонкий, будто паровозный, свист. Показался лоцманский катер. Развернувшись, он повел за собой пассажирское судно. С палубы были хорошо видны подводные мели. «Цесаревич» входил в порт медленно, не торопясь. Переваливаясь с боку на бок, точно старая утка, он пришвартовался и бросил якорь.

У пристани в грязной мутной воде плавали арбузные корки и сломанные деревянные ящики, кляксами чернели нефтяные пятна.

И вот уже брошены сходни, и заскрипела под подошвами древняя, выжженная солнцем земля, страна Заратустры и Ахуразмы.

Перед пассажирами маячила неприветливая пограничная стража: жандарм и два сарбаза [23]с английскими винтовками за спиной.

Когда формальности с документами были закончены, Ардашев вместе с подъесаулом вышли во двор. За ними семенил араб с двумя чемоданами. На площади гудела разномастная толпа: хамалы [24]с тачками предлагали помощь, местные сурчи (извозчики) во весь голос, точно чайки на берегу, кричали одно и то же слово: «Дрожке! дрожке! дрожке!» Тут же расхваливали товар аджиль-фуруши – продавцы аджиля [25]. Их табахи (подносы) были полны орехов, фисташек, сушенного эзгиля [26]и семечек. Отовсюду слышалось: «Хош гельди! [27]Хош амедид! [28]Москови! [29]Салям!» [30]. Продавцы фруктов предлагали розовые персики, ароматные груши, инжир, яблоки и тяжелые кисти спелого табризи [31]. «Аб-хордам! Аб-хордам!» [32]– надрывался тощий, как саксаул, подросток.

В пыли в лохмотьях, скрестив ноги, сидели лути [33]и на одной заунывной ноте, будто подражая зурне, просили милостыню. Внутри этого беснующегося, галдящего на разных языках и наречиях вавилонского столпотворения сквозь скопище людей продвигались ажаны. Завидев попрошаек, полицейские криками «боро-боро!» [34]поднимали их с земли и ударами бамбуковых палок отгоняли от лотков.

Откуда-то неподалеку послышался шум приближающегося мотора. Из-за одноэтажного домика пограничной стражи вырулил черный, как ворон, пятиместный «Форд Т» с откидным верхом. За ним тянулось облако пыли. Заглушив двигатель, автомедон снял шоферские очки и вышел из машины. Это был невысокий человек лет тридцати пяти с заметными бачками, аккуратными усиками и несколько уставшим желтоватым лицом с оттенком едва заметной грусти: дескать, послали – ну что тут поделаешь, – пришлось ехать.

– Ого! – удивился Летов. – Смотрите-ка! А вас, кажется, встречают!

Выбрасывая вперед трость, Клим Пантелеевич зашагал к автомобилю. Выдавив улыбку, водитель осведомился:

– Простите, сударь, а не вы ли будете господин Ардашев?

– Верно! – радостно проговорил статский советник. – С кем имею честь?

– Байков Митрофан Тимофеевич, коллежский регистратор, послан за вами.

– Вот и славно! – Клим Пантелеевич повернулся к муши [35], указывая ему на место для багажа.

Неожиданно Ардашев увидел того самого священнослужителя, которого накануне он заметил на палубе. Он и сейчас держал в одной руке самовар, а в другой – потертый чемодан. Перед ним стоял сурчи, а неподалеку – коляска. Извозчик, склонившись и не слезая с козел, задавал один и тот же вопрос: «Коджа мери, саиб?» – а батюшка, не понимая языка, растерянно смотрел по сторонам. И вот тут он и встретился взглядом с Ардашевым.

– Простите, сударь, – обратился он к статскому советнику, – не объясните, что этот человек от меня хочет?

– Он спрашивает вас, отче, куда вы собираетесь ехать.

– А! – кивнул богослов, и его лицо просияло. – Так знамо куда – в Тегеран!

– О! Тейран, Тейран! – закивал возница. – Бели-бели! [36]

– Так ведь и я в Тегеран. Если хотите, поедемте вместе с нами, – предложил статский советник. – У нас как раз имеется свободное место. К тому же путешествие в фаэтоне будет долгим.

– Дня два, а то и три, – предположил Летов. – И еще неизвестно, сколько времени придется провести в чапарханэ – так у них называются почтовые станции.

– Вы очень любезны! – батюшка расцвел мимозой. – Не могу не воспользоваться вашим предложением. – Иерей Симеон, – отрекомендовался новый знакомец, – направлен в Тегеран решением Святейшего Синода. Буду заниматься постройкой нового храма.

Подойдя ближе, он осенил всех крестным знаменьем:

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

Байков с благодарностью трижды коснулся губами батюшкиной длани. Ардашев и Летов, склонив головы, ограничились простым прикосновением рук к ладони священника.

Подъесаул помог загрузить вещи и расположился сзади, рядом с отцом Симеоном. Ардашев занял место впереди. Шофер трижды крутнул ручку стартера, закрепил ее кожаным ремешком под правым крылом, сел за руль, и автомобиль понесся, оставляя позади пыльный известковый след. До Решта – первого города на пути – оставалось тридцать семь верст. Не прошло и четверти часа, как лопнула шина и водитель, подставив домкрат, принялся возиться с колесом.

Попутчикам ничего не оставалось, как коротать время под зеленым грабом, раскинувшим неподалеку свой густой шатер. В кронах дерева копошились дикие голуби, беспокоилась недовольная сорока и заливались многоголосьем канарейки.

Здесь, рядом с морем, растительность напоминала тропическую, сходную с той, которую можно наблюдать в Поти, Гаграх или Батуми. Чинары, каштаны, тутовые деревья, пальмы, заросли кизила и шиповника, дубовые рощи вперемежку с кустами мимозы производили на вояжеров исключительно благоприятное впечатление. Вокруг стояла такая сырость, какая бывает на Кавказе сразу после дождя. В речушках и оросительных каналах обитало множество черепах и беспечных лягушек, служивших кормом для несметного количества змей. Да и дикие животные чувствовали себя достаточно вольготно. Стоило, к примеру, батюшке углубиться в зеленые дебри, как от его благодушного настроения не осталась и следа: на опушке леса он наткнулся на стаю шакалов, рвавших тушу падшего дикого кабана. И свалившаяся с дерева на его голову фаланга тоже не добавила радости богослову. Иерей сник, словно известь, на которую брызнули воду. Заметив это, подъесаул, желая отвлечь попутчика от тоскливых мыслей, спросил:

– У меня, ваше преподобие, еще с самого Баку на языке вертится один вопрос: для чего, позвольте узнать, вы везете с собой самовар?

– А как же, сын мой, русскому человеку без самовара? Без самовара никак нельзя. Кофею я не потребляю – горький он больно, а вот чаек мы с матушкой каждый вечер откушиваем… вернее, откушивали, – грустно поправился он. – А басурмане-то, говорят, чай по-иному готовят. Они его на огне кипятят в медном чайнике, и от этого он у них черный как деготь и тянется, точно сусло. Нешто можно такое пить?