Иван Любенко - Тень Азраила

– Стало быть, вы склоняетесь к тому, – задумчиво протянул Хворостовец, – что злоумышленник европеец?

– Вероятно, так и есть. – Ардашев посмотрел куда-то в пол и несколько отрешенно выговорил: – Текст, естественно, был написан на фарси… но мое внимание привлек едва заметный масляный след. Я долго не мог догадаться, от чего он. И только позже меня осенило: перчатки, которые надел злоумышленник, носили следы машинного масла, оставшегося от ручки стартера автомобиля. Я это понял в тот момент, когда, купив на рынке совершенно новую пару, случайно выпачкал их, пытаясь завести мотор «Форда».

– Значит, вы подозреваете Байкова?

– Он один из претендентов на злодейство. Не только вам, но и мне не хочется в это верить. В данной ситуации мы должны либо еще более утвердиться в своем предположении, либо, наоборот, навсегда от него избавиться. Именно поэтому надобно как можно скорее произвести обыск в его комнате.

– Что ж, не будем откладывать, – поднимаясь, проговорил тайный советник.

Хворостовец достал из выдвижного ящика стола увесистую связку ключей и вместе с Климом Пантелеевичем направился к двери.

Жилище посольского переводчика располагалось в мезонине. Им оказалось небольшое помещение с низким потолком и минимумом мебели. Обстановка была спартанская: стол, два стула, старый диван с продавленными пружинами, этажерка с двумя десятками книг и двумя толстыми тетрадями, две картины, выполненные акварелью, с изображением мотивов персидской жизни. На первой, висевшей на правой стене от входа, художник-любитель живописал Демовенд на закате. Другая, большая по размеру, запечатлела караван, тянущийся в песчаном море под палящим солнцем. У самого входа лежал хасир [96], чуть дальше – изъеденный молью ковер плохого качества. От близости крыши в комнате стояла невыносимая жара. Словом, обычная обитель драгомана.

Первым в комнату вошел Хворостовец. Он тут же прошагал к окну и распахнул его. Легкий ветерок колыхнул занавески. Дышать стало легче. Но ненадолго. Уличная жара, точно наглый грабитель, лезла через окно и заполняла собой все небольшое пространство. Статский советник между тем внимательно просматривал книги.

– Господи, как же он тут жил? – расстегивая верхнюю пуговицу сорочки, проговорил посол и уселся на стул. – Здесь совершенно нечем дышать!

– Да, жарковато, – согласился Ардашев. Он взял две тетради, какую-то книгу, подошел к столу и выдвинул ящик. На самом дне лежало несколько кусков бумаги, исписанных на фарси. – Хм, любопытно…

– Что-то нашли?

– Вот полюбуйтесь, – протягивая две полоски, проговорил Клим Пантелеевич. – В этих посланиях высказываются угрозы и самые страшные оскорбления («гури-педерет», что означает «оскверню гроб отца твоего», или «педер-сухтэ» – «сын сожженного отца»). Правда, непонятно, кому конкретно они адресуются.

– Ах, эти? – махнул рукой посол. – Их я уже видел. Эти записки мне Байков показывал. Он был уверен, что угрожали ему лично. Драгоман дважды обнаруживал эти послания в автомобиле. Я успокаивал его и объяснял, что магометанские фанатики ненавидят всех христиан без исключения. На всякий случай посоветовал обзавестись пистолетом. Что он позже и сделал.

Иван Яковлевич явно страдал от жары. Она проникала под сорочку и потной струйкой стекала по спине. Он поднялся, прошелся по комнате и вновь стал у окна. Глядя на скучающего под деревом подъесаула, заметил:

– Наш военный агент – полковник Кукота – мало чем отличается от Байкова. Так боится за свою жизнь, что, видно, добился разрешения прикомандировать к нему казачьего офицера. Этот усатый Гулливер уже битый час тут торчит; тоже мучается, бедняга, жарко ему. – Он повернулся к Ардашеву: – Ну что скажете, Клим Пантелеевич, смотал удочки наш дражайший переводчик?

– Я бы сказал – пропал.

– А какая, позвольте спросить, разница?

– Разница принципиальная. Его могли убить.

– Да кому он нужен? Или вы думаете, эти «подметные письма» представляли реальную угрозу?

– Видите ли, если допустить, что именно Байков зарезал Раппа и завладел полумиллионом рублей, то по логике вещей он должен был скрыться с набитой купюрами и золотом вализой, не забыв перед этим замести следы. Оставлять же дневниковые записи, согласитесь, глупо. Но ни того ни другого он не сделал. Поэтому я не могу исключать его убийства. Но и ваша version тоже имеет право на существование: его могли заставить бежать. Но кто? И почему? Этого пока мы не знаем. Но совершенно ясно, что в обоих случаях на арену выходит вероятный сообщник Байкова. Откровенно говоря, хотелось бы надеяться, что второй преступник не является служащим русской миссии.

– Упаси вас Господь, Клим Пантелеевич! Этак и меня в соумышленники записать можно.

– Вот потому-то, ваше превосходительство, я и не люблю строить гипотезы. Они словно лабиринт – зайти легко, но выбраться трудно. Однако для того чтобы окончательно определиться с Байковым, мне надобно исследовать все рукописные его тексты, записки и просмотреть несколько книг. Вы позволите взять их с собой?

– Да-да, берите что нужно и пойдемте отсюда. Уж больно душно здесь, точно в русской печи.

Спускаясь вниз по мраморным ступенькам, Хворостовец спросил:

– А что же мне теперь делать с этими деньжищами? Отцу Симеону их отдать, что ли?

– Думаю, да. Пусть строит церковь.

– Так ведь война же. И кто знает, сколько она продлится, год или два? – И тут же сам себе ответил: – А впрочем, какая разница? Глядишь, и засверкают за это время купола. Русская колония в Тегеране большая. Без православного храма никак нельзя. Да-с… Вы уж, Клим Пантелеевич, как до истины докопаетесь, не забудьте, сообщите.

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, непременно доложу.

– Голубчик, когда мы наедине, зовите меня просто, по имени-отчеству. Мы ведь почти ровесники.

– Как скажете, Иван Яковлевич.

– Так-то лучше, – улыбнувшись, вымолвил Хворостовец и скрылся за дверью кабинета.

Все оставшееся время – будь то неспешный разговор с подъесаулом на айване за рюмкой коньяка или ночное бдение за дневниками Байкова – Ардашев не мог отделаться от дурного расположения духа. Так бывало всегда, когда приходилось разочаровываться в людях. Теперь было ясно, что те самые угрозы, найденные в столе Байкова, были написаны им самим. Несмотря на короткое содержание, их лексический порядок вполне совпадал с принципами построения фраз в дневниковых записях. Вероятнее всего, переводчик давно планировал свое исчезновение и хотел выдать его за похищение, совершенное исламскими фанатиками. Да и записку во двор статского советника бросил именно он. Закладка в книге Кей-Кавуса лежала как раз на той странице, где находилось отчеркнутое карандашом известное изречение средневекового персидского философа. Отсюда напрашивался главный и единственный вывод: Раппа убил Байков. Это вполне объясняло все предыдущие наблюдения, в том числе и находки ключей. Первое подозрение в отношении переводчика у Ардашева закралось еще в тот день, когда они вместе осматривали двор покойного коллежского советника. Его сразу удивили слова драгомана, о том, что он «толкнул калитку и она открылась». Однако Клим Пантелеевич обратил внимание, что калитка не держалась закрытой, если на нее не набросить щеколду, дужку замка или и не вставить какую-нибудь палочку. Статский советник тогда не придал этому несоответствию большого значения, учитывая потрясение Байкова, увидевшего окровавленный труп, но на всякий случай в памяти оставил.