Ирина Глебова - Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко

– А то, Люсенька, что нельзя назвать счастливым день, пока он не закончится. А в нашем случае: мы узнаем обо всём точно лишь тогда, когда завершим дело.

– Вот увидишь… Ну ладно, – она махнула рукой. – Викеша, ты сегодня собирался на приём к врачу Потапову. Был? Расскажи.

– Да, дядя, давай, пока Володьки нет.

– Почему? – удивилась Людмила Илларионовна. – Неужели такой секретный разговор выдался?

– Да нет… – Викентий Павлович тоже недоуменно глянул на Митю.

Тот засмеялся:

– И где же ваша знаменитая интуиция, дорогая чета сыщиков? Ваш внук влюблён, в девушку Аню Потапову. Потому не стоит лишний раз травмировать его юные светлые чувства.

– Вот в чём дело… – Викентий Павлович тоже кое-что припомнил, некоторые моменты. – Что ж, самое время для светлых чувств. А травмировать не придётся.

И пока жена всё ещё осознавала услышанное, стал рассказывать.

В администрации тракторного завода ему выписали рабочее удостоверение на имя Орленко Ивана Павловича. Этот человек, по возрасту почти ровесник, не так давно работал в типографии наборщиком-линотипистом. Но вышел на пенсию и переехал жить к дочери в пригородную деревню. По документу в заводской поликлинике выписали медицинскую карточку и записали на приём к окулисту. Викентий Павлович так простодушно и настоятельно просил «К самому лучшему, к вашему главному!», что сестра и направила его к доктору Потапову, заведующему офтальмологическим отделением.

Никогда Петрусенко очки не носил. Но последнее время стал замечать: читая, приближает книгу или газетный лист. Вот на это решил пожаловаться, да ещё на резь в глазах, на то, что слезятся на ветру. Иначе с чем идти к врачу? Для начала доктор посадил его перед таблицей Сивцова, и Викентий Павлович решил «плохо видеть» уже восьмую строчку, хотя читал и предпоследнюю. Последнюю да, там мог и ошибиться. Потом Потапов повёл его в тёмную комнату, смотрел, как он сказал, глазное дно через прибор, разглядывал зрачки в линзы. Всё это время Викентий Павлович задавал наивные вопросы, доктор охотно и подробно отвечал. По-доброму удивлялся:

– У вас нет и намёка на катаракту! Это редкость в таком возрасте, да ещё при таком производстве. У вас ведь вредное производство?

И Викентий Павлович со знанием дела рассказывал ему о шрифтах, кеглях, пунктах, линотипных отливках текста.

– Вы уникальный человек, – говорил Потапов. – Сохранить зрение, десятки лет разбирая такие маленькие буквы!

– Цицеро, корпус или боргес ещё ничего. А вот, конечно, петит или нонпарель… Это же всего шесть пунктов.

И объяснял доктору, что пункт, если попросту говорить, меньше полумилиметра.

– Есть, конечно, шрифты и помельче, но в нашей типографии с ними не работают…

Потапов и сам не заметил, как стал говорить с любознательным и симпатичным печатником на темы совсем не врачебные. И о дочери рассказал, которая полюбила иностранца – коммуниста-эмигранта. Он и не уловил того, что перешёл к этому откровению после реплики Петрусенко о последних событиях в гитлеровской Германии. Это было так естественно: рабочий типографии, конечно же, всегда в курсе последних мировых новостей.

– Доктор прописал мне очки. Вот рецепт… Немного, полторы диоптрии. Пожалуй, я закажу их. Когда он мне подбирал линзы, я последнюю строчку на таблице так чётко видел… Да, а Потапов честный, откровенный человек. Уверен, никакого отношения к тайной деятельности Хартмана не имеет, даже не догадывается. Кстати, после переезда Хартман у Потаповых вообще не появлялся. Времени, конечно, прошло немного, да и девушка в отъезде. Но, похоже, – и не появится. Необходимость отпала.

Он покачал головой, тихонько засмеявшись:

– Выходит, у Володьки соперника не будет!

– Викеша, это неумная шутка! – Людмила Илларионовна сердито встала из-за стола, подошла к двери, выглянула на веранду. – Тем более, если он зайдёт и услышит.

– Его ещё полчаса не будет, как минимум, – успокоил жену Викентий Павлович. – Не гневайся. А сказал я к тому, что немец наш ещё тот ловелас! За ним теперь плотная слежка установлена, и выяснилось – есть женщина, с которой у него близкие отношения. Молодая, свободная, но связь свою с ней он не афиширует. Думаю потому, что работает эта особа в чертёжном бюро завода имени Коминтерна. Само собой, имеет дела с чертежами танка… Верно, Митя?

– Да, – кивнул Дмитрий. – Это так. Своё обаяние этот тип направляет на нужных ему женщин.

– Но вы же говорили… Леночка говорила, что ему Таня нравится? – Людмила Илларионовна посмотрела на мужа и племянника растерянным взглядом. – Разве от неё он может что-то узнать? Выведать?

Митя обнял тётю за плечи:

– Не расстраивайся. Возможно, Татьяна и в самом деле нравится ему. Просто так. Всё-таки он человек, мужчина…

Неуловимая усмешка мелькнула в глазах и уголках губ Петрусенко. Растягивая слова, словно размышляя, он произнёс странную фразу:

– А что, надо бы нам самим сделать так, чтоб Таня Рёсслер оказалась Хартману очень даже нужна…

Викентий Павлович стал отпускать бороду. Вернее, бородку – небольшую, аккуратную, в русском стиле. Стал это делать вскоре после разговора с тем парнишкой – Шурой Величко. Ещё тогда мелькнула у него мысль, не совсем определённая… Он порылся в своей криминальной картотеке, она хранилась в специальном шкафу в его институтском кабинете. Нашёл одну папку с документами, внимательно пересмотрел все давние записи. Да, это и правда было старое дело – более четверти века прошло. Банда фальшивомонетчиков, за которой безуспешно гонялись в Российской империи, в Польше, и которую он, Петрусенко, помог обнаружить и арестовать в Германии. Умный и находчивый был руководитель у этой банды… Викентий Павлович тихонько засмеялся, вспомнив то театрализованное представление, которое устроил главарь напоследок. И то, как удачно он сам подыграл в этом спектакле.

Но сейчас Петрусенко интересовал не главарь, а другой участник банды. Спокойный, тихий, интеллигентный человек. Одержимый лишь одной страстью, а ко всему остальному – бесстрастно жестокий. Звали его Борис Аристархович Копылов. Да, памятен он был сыщику Петрусенко…

Жил Борис Аристархович в те годы в южном городе Ростове, и смысл его жизни составляло увлечение химией. Когда-то он проучился два года в фармацевтическом училище, но из-за бедности не окончил его. Но именно там он впервые узнал, что такое химические опыты, и с тех пор вся его жизнь сосредоточилась на этой фанатичной любви.

Ещё работая регистратором в попечительской организации, он снял маленький двухкомнатный дом, почти развалюху, и стал оборудовать себе там лабораторию. Жил впроголодь, почти все деньги пуская на приобретение приборов, химических препаратов, книг. И вскоре ушёл с должности для того, чтобы устроиться санитаром в одну из городских больниц. Не просто санитаром, – а именно в больничный морг. Сделал он это с определённой целью, потому что был к этому времени одержим новой исследовательской идеей.