Алексей Ракитин - Великосветский свидетель

— Это химический шкафчик Николая, — пояснил полковник. — Он последние год-полтора очень увлекался химией, все экспериментировал.

Открыв шкаф, Алексей Иванович увидел ряды баночек, скляночек, пузырьков, пробирок, колб и реторт. Здесь же были спиртовка, большой ком ваты в картонной коробке, кусок черного дегтярного мыла. В коробке из-под монпансье лежало множество бумажек, свернутых в виде медицинских конвертиков, в которых больным дают порошки в больницах. Почти все склянки были с этикетками, на которых от руки были выведены латинские названия. В шкафу Николая Прознанского хранилась настоящая химическая лаборатория, причем очень дорогая, если судить по немецким клеймам на стекле.

— М-да, — Шидловский только головой покачал, — забирай-ка все это на экспертизу, Алексей Иванович. А вы, Дмитрий Павлович, не могли бы сказать, есть ли в вашем доме морфий?

Полковник быстро и прямо взглянул в лицо Шидловскому:

— Да, есть. Но он в недоступном месте, заперт в моем кабинете. Знаете ли, когда в доме дети…

— Могли бы вы мне его показать?

— Разумеется. Прошу за мной.

Они вышли, не прикрыв дверь, и Шумилов мог слышать продолжение разговора.

— Скажите, Дмитрий Павлович, его могли взять семнадцатого числа без вашего ведома?

— Нет, однозначно нет. По целому ряду причин. Семнадцатое апреля — воскресенье, я был весь день дома, практически не выходил из кабинета. Да и гость у меня был, Леонард Францевич Польшаун, мы весь вечер провели с ним. В восемь часов подали ужин, к нам присоединилась мадемуазель Мари. Потом мы опять разошлись. Она вернулась к Николаю — весь день за ним ухаживала, а мы вернулись в кабинет. Польшаун уехал около одиннадцати часов, а Жюжеван — примерно в четверть двенадцатого.

— Есть еще какая-то причина вашей уверенности?

— Скажем так, Вадим Данилович, по роду своей службы я охраняю самые важные секреты, как других людей, доверившихся мне, так и государственные. От того, сколь хорошо я буду хранить эти секреты, зависят жизни множества людей. Если вы думаете, что в моем собственном доме, из моего собственного кабинета можно что-то незаметно украсть, то вы глубоко ошибаетесь.

В интонациях полковника проскальзывали недовольные и даже сердитые нотки. Шидловский, видимо, вызвал его раздражение. Да это и понятно: кому покажется приятной мысль о том, что ребенок погиб от яда, хранящегося в отцовском шкафу? Шумилов же, слышавший ответ от первого слова до последнего, подумал, что жандармский полковник человек, конечно, неглупый, но весьма самонадеянный.

Пока становой аккуратно упаковывал в коробки содержимое химического шкафчика (Шумилов вкладывал внутрь опись и опечатывал каждую коробку), доктор Николаевский обратился к Шидловскому:

— Господин помощник прокурора, должен заявить, что в доме должен быть еще морфий. Правда, в составе капель от бессонницы, которые я прописывал Софье Платоновне еще в начале апреля. Но там морфия совсем незначительное количество, его невозможно было использовать как яд.

— Да, это так, сейчас я их принесу, — с этими словами Софья Платоновна поднялась со стула и вышла из комнаты. Через минуту она вернулась, держа в руках аптечный пузырек с оттопыренной бумажкой, приделанной к горлышку флакона.

Шидловский внимательно рассмотрел принесенные капли. Флакон был почти полон.

— Капли заказали в аптеке по рецепту Николая Ильича, а забрала их мадемуазель Мари, это было еще числа одиннадцатого или двенадцатого…

— Скажите, а она вообще часто выполняет подобные поручения? — спросил Алексей Иванович. Как показалось Шумилову, подобные услуги не входят в число обязанностей гувернантки.

Софья Платоновна, угадав ход его мысли, поспешила дать подробное разъяснение:

— Мадемуазель Жюжеван не просто гувернантка в нашем доме. Она почти член семьи, мы ей всегда доверяли, в конце концов, на ее глазах росли наши дети. Все-таки пять лет, согласитесь, срок немалый. Она и жила в нашем доме, причем довольно долго жила. И, заметьте, на полном пансионе. Благодаря нам она заработала неплохие деньги, уверяю вас, и стала, наконец, самостоятельной женщиной. И что же тут удивительного, если ей хочется быть полезной людям, которые всегда были к ней столь расположены?

Вопрос был риторический, он и прозвучал не как вопрос. Скорее, как оправдание.

«Да, видимо, положение француженки в доме не совсем обычно, — подумал Шумилов. — Выполняет почти интимные поручения хозяйки, долгое время живет в семье… Именно она, а не мать, сидит целыми днями у постели больного Николая. А потом ее оставляют ночевать в спальне умершего. Надо будет повнимательнее присмотреться к этой даме».

Вслух он сказал совсем другое:

— Вы упомянули, что в день смерти она приехала к вам с утра. Это был запланированный визит? И о смерти Николая она узнала уже здесь?

— Нет, совсем не так, — Софья Платоновна подняла на Шидловского красные глаза и, обращаясь более к нему, а не к Шумилову, продолжала. — В тот день она должна была приехать только к обеду, потому что у нее с утра уроки в других домах. Но ее привез ротмистр Бергер, он в то утро уже побывал у нас и знал о случившемся. Так что, когда она приехала, то уже все знала.

— А в котором часу это было?

— Около двенадцати.

— Софья Платоновна, а как вообще прошло то утро?

Хозяйка дома, вертя в руках носовой платок, прерывисто дыша, начала:

— Часов около девяти я зашла в Николашину комнату. Там было очень тихо, я еще удивилась: он просыпался обычно не позже восьми утра. Раздвинула гардины и увидела, что он… неестественно так лежит… Рот приоткрыт, шея выгнута. Я дотронулась, а он уже почти остыл. Дальше я слабо помню…

— Я услышал крики, — продолжил полковник, — сбежались все, кроме Надежды, она уже в гимназию отправилась. Ну, послал за доктором, конечно. Вскоре за мной заехал ротмистр Бергер, он каждое утро сопровождает меня на службу. Но я на службу в тот день не поехал, отправил ротмистра с поручениями. А он по пути в штаб встретил на улице мадемуазель Мари и доставил ее к нам. Вот, собственно, и все.

Осмотрев остальные комнаты этой большой квартиры, упаковав найденный подозрительный флакон и сонные капли госпожи Прознанской, а также содержимое химического шкафчика и бумаги покойного, составив подробный протокол осмотра и акт изъятия, Шумилов в сопровождении полицейского отправился в прокуратуру. Шидловский задержался еще на некоторое время, уединившись с полковником в кабинете.

Остаток присутственного дня ушел у Шумилова на составление необходимых для назначения экспертизы бумаг. Химикаты и микстуры были отправлены в лабораторию Департамента полиции для исследования. Результаты можно было ждать не ранее, чем послезавтра.