Татьяна Романова - Сизые зрачки зла

«Дорогой мой! До меня доходят очень тревожные вести о твоих делах и твоем поведении. Прошу тебя, не повторяй прежних ошибок. Если ты не смог извлечь уроков из своих провалов, позволь это сделать мне.

Прежний государь тебя откровенно не любил, мы понимаем это оба, но я, в отличие от тебя, знаю и причину его неприязни. Мой дорогой, ты – отчаянный храбрец, но утонченность ума и привычка к интригам тебе не свойственны. Не нужно опять лезть с предложениями, не нужно картинных прыжков во время наводнения, не нужно выпячиваться и суетиться! Это не твоя стихия, ты проиграешь любому более-менее искусному интригану.

Твой конек – порядок, основательность, дисциплина. Держись солиднее и скромнее. Новый император во многом похож на тебя. Теперь наконец-то появился прекрасный шанс сделать достойную карьеру. Никаких инициатив, лишь рвение в исполнении поручений, и самое главное, научись внимательно смотреть по сторонам».

В очередной раз подумав, что его сестрица – дьявол в юбке, Бенкендорф попытался понять, что же услышала Долли в своем Лондоне, раз написала ему такое письмо. Он не лез ни с какими прожектами – тут уж госпожа разведчица перегнула палку, он тоже умеет делать выводы из прошлых промахов. Он скромно служит там, куда его определил император. И эта комиссия по делам бунтовщиков сейчас стала самым наиважнейшим делом. По крайней мере, Николай Павлович заслушивает доклады Чернышева ежедневно.

«Чернышев! Вот в чем дело, – догадался он, – этот напыщенный болван до сих пор имеет влияние в министерстве иностранных дел, говорят, он в кабинет к Нессельроде ногой двери открывает. Этот подлец что-нибудь наплел у дипломатов, а те раззвонили Долли и ее муженьку».

Сестра даже не подписала письмо и нигде в тексте не упомянула никаких имен. Осмотрительная Долли надеялась, что он сам все поймет, и Бенкендорф бросил письмо в огненное нутро голландской печки. Погрев руки у теплых изразцов, он вернулся к столу. Черноглазое, все еще смазливое лицо соперника вновь встало перед его внутренним взором.

«Скотина, я ему поперек дороги стал. Все должны казаться серыми мышками в его присутствии, только великий Чернышев спасает государя и Отечество, – разлился Бенкендорф. – Если его россказни дошли до Лондона, что же он мелет обо мне во дворце? Скорее всего, чернит с сочувствующим видом, а я даже не подозреваю, что он делает за моей спиной».

Ситуация казалась очень скользкой: его государь уже давно не принимал и только намекнул при последней встрече, что скоро понадобятся преданные и сильные люди, а в министерстве внутренних дел все нужно менять. Но никаких конкретных обещаний Бенкендорф не получил, а новая казенная квартира была ему пожалована за работу в комиссии по бунтовщикам. Квартира оказалась как нельзя кстати. Бенкендорфы никогда не славились богатством, а его последняя романтическая эскапада – женитьба на очень красивой, но бедной вдове подорвала финансовое благополучие семьи на долгие годы. Теперь на шее Александра Христофоровича висели жена, три дочери и две падчерицы, эта женская компания стоила бешеных денег, и никак нельзя было упустить открывающиеся возможности. Чернышев становился опасным, и следовало знать все, о чем тот говорит, и даже то, о чем он думает. Пора уже найти подходы к сопернику – завести шпиона в его окружении.

«Что бы сделала на моем месте Долли? – задумался генерал. – Она подружилась бы с женой своего врага и получала бы нужные сведения из первых рук, но я не женщина, к тому же Чернышев «любит» меня так же, как и я его. Близко к себе он меня не подпустит. Нет! Нужно придумать что-то другое».

Он попытался нащупать сюжет интриги, но мысли казались смутными и неоднозначными. Почти час провел Бенкендорф в раздумьях, прежде чем блестящая в своей простоте идея пришла в его голову. Он сыграет на ревности! Чернышев внимательно следит за каждым его шагом. Значит, придется завести приметного человечка и сделать вид, что тот необычайно полезен в делах, чтобы Чернышев иззавидовался и захотел лишить конкурента деятельного подчиненного. Ну а потом останется только дождаться, когда соперник переманит его агента к себе.

Идея выглядела настолько изящной, что даже немного улучшила казалось безнадежно испорченное настроение. Конечно, пока подходящая кандидатура не просматривалась, но въедливый и основательный остзейский немец не сомневался, что обязательно подберет нужного человечка. Найденное решение успокоило, и генерал велел подавать коляску. Дело – прежде всего! Его ждали в Петропавловской крепости.

«Вот там я и подсуну тебе соглядатая, – мысленно пообещал он конкуренту, – тогда и увидишь, как хорошо все у меня получится».

Впрочем, отступать Александру Христофоровичу все равно было некуда, оставалось одно – победить, хоть это и казалось сейчас абсолютно невозможным.

«Это невозможно, это немыслимо! – не могла прийти в себя от изумления перепуганная Софья Алексеевна. – Как можно наложить арест на имущество, когда есть я и девочки? Это противоречит всем законам Божьим и человеческим!..»

Графиня так и стояла в вестибюле, куда ее вызвал дворецкий, сообщив, что прибыл нарочный с бумагами. Она приняла у засыпанного снегом курьера пакет и, поскольку тот сказал, что ответа не требуется, отпустила его. Софья Алексеевна вскрыла круглую красную печать с самодержавным орлом и стала читать. Она сначала даже не поняла, чего от нее требуют в официальной бумаге с красиво выведенным заголовком «Предписание». Наконец, прочитав несколько раз с начала и до конца, графиня убедилась, что она не ошиблась. Какая-то комиссия с длинным названием требовала от всех родственников, проживающих в домах и поместьях государственного преступника Владимира Чернышева, на имущество которого до решения суда наложен арест, освободить занимаемые помещения, передав ключи чиновникам Собственной Его императорского величества канцелярии.

Уяснив, наконец, что случилось, графиня осознала, каково это – сваливаться в пропасть. В одно мгновение из богатой и уважаемой женщины она превратилась в бездомную нищенку, а что хуже всего – ее участь должны были разделить дочери. Пытаясь сообразить, что же из имущества семьи хотя бы формально не принадлежит сыну и может быть выведено из-под ареста, Софья Алексеевна прижалась лбом к створке высокого окна, смотревшего на Английскую набережную. Стекло оказалось ледяным, но в дрожи лихорадочного возбуждения она этого не чувствовала.

«Все мои поместья я принесла в приданое мужу, а после его смерти они отошли Бобу, как единственному наследнику», – вспоминала графиня.

Дочкам отец оставил приданое в золоте, его, как опекун сестер, должен был выделить брат. Мать с сыном, решив, что так надежнее защитят интересы девочек, из этих средств купили каждой из них по имению, но до замужества юных графинь Чернышевых купчие были оформлены на имя их брата. Припомнила Софья Алексеевна, и как сын вскользь заметил, что оставшуюся часть денег из приданого сестер он пока отдал в рост, но куда и кому, не уточнил.