Татьяна Романова - Сизые зрачки зла

– Вы привезли показания Трубецкого? – нетерпеливо поинтересовался царь.

– Да, ваше императорское величество. Вот, пожалуйста, собственноручно изложено Трубецким, – сообщил Чернышев, выкладывая на стол несколько исписанных листов. – Вопросы перед арестантом были поставлены так, как вы изволили приказать.

Николай взял верхний лист и углубился в чтение. Чернышев ждал, а пока его мысли вновь свернули в уже привычное русло. Александру Ивановичу не нравилось, что в его комиссии начал усиливаться генерал Бенкендорф. Они были почти ровесниками, с одинаковыми заслугами за прошедшие войны. Бенкендорф считался способным человеком и так же не ограничивал себя моральными запретами в выборе в средств, как и сам Чернышев. Но вдобавок ко всему у соперника имелись очень весомые связи: его сестрица – Дарья Христофоровна Ливен, жена русского посланника в Лондоне – имела огромное влияние на министра иностранных дел. Бенкендорф становился опасным. Вот и нужных показаний от арестованного Трубецкого добился именно этот хитроумный немец. Чернышеву пришлось пойти с наглецом почти на конфликт, чтобы самому передать эти бумаги государю, тот рвался представить их лично.

«Теперь, когда Аракчеева нет и можно стать первым министром, начинает лезть вперед всякая шушера. Не успеешь оглянуться, как тебя обставят. Неужели Бенкендорф нацеливается туда же, куда и я? Неслыханная наглость!» – расстраивался Чернышев.

Он так увлекся своими предположениями, что чуть не пропустил момент, когда император закончил чтение. Тот поднял голову, и по его растерянному выражению Чернышев догадался, что нужный эффект достигнут. Он предвидел, как будет оскорблен государь признанием Трубецкого, ведь тот подтвердил, что тоже был согласен на провозглашение императором малолетнего наследника.

– Чем же я ему так не угодил? – сердито осведомился царь. – Ну, эти бедные отставные корнеты и прапорщики мне понятны. Никто даже не подозревает об их существовании – а тут вдруг они взлетают до небес, судьбой России играют, лавры Наполеона им покоя не дают. Но Трубецкой – он же Рюрикович!.. Блестящая карьера, богатство, престижное родство – все брошено в грязь. Ради чего такой человек соглашается быть диктатором в богомерзком деле? Я ничего не успел сделать, а он меня уже приговорил к смерти как неподходящего правителя!

– Все идет от распущенности, – вкрадчиво подсказал Чернышев, – вседозволенность в армии в последние годы достигла чудовищных размеров. Офицеры считают себя вольными стрелками, повсеместно в полках на караул во фраках являются. Силы не чувствуют, укорота нет.

Император согласился с ним сразу:

– В армии пора наводить порядок, как, впрочем, и во всех остальных сферах нашей жизни. Я поручаю вам, Александр Иванович, выяснить у бунтовщиков, что же в государственном устройстве они собирались менять, систематизировать все их ответы и доложить мне. И второй вопрос, которым вы и впредь станете заниматься, не терпит отлагательства. Это – наведение порядка в армии. Через месяц я хочу получить подробный доклад о положении дел в армейских частях и военных поселениях. Сейчас, когда Аракчеев отбыл на лечение за границу и к службе уже никогда не вернется, я хочу, чтобы вы провели проверку всей работы военного министерства.

– Рад стараться, ваше императорское величество, – отчеканил Чернышев. В душе он ликовал. Все-таки военное министерство отойдет ему! Теперь, накопав побольше негативных фактов, надо охаять работу предшественника и предложить действенные меры. Ну, уж это ему – раз плюнуть. Хорошо говорить и писать отменные доклады он научился еще в Париже, не зря даже император Наполеон считал любовника своей сестры достойным собеседником.

«Вот дело и сдвинулось с мертвой точки…» – мысленно поздравил он себя.

Судьба смилостивилась: одно из его заветных желаний исполнилось. Теперь второе! Лучше всего и майорат, и наследство девчонок Чернышевых, ну и графский титул, конечно. Сейчас, когда удача сама шла в руки, оставалось только не оплошать, поворачиваться порасторопнее…

Однако не все было так просто. Полз упорный слушок, что императрица-мать со своим старческим немецким скопидомством всячески противится раздачам из казны. Надо признать, что аргументы у нее имелись весомые: забрав из покоренной Франции все, что ему понравилось во дворцах Наполеона, покойный император Александр перестал считать российские богатства, щедрой рукой раздавал из казны имения, крестьян и деньги. Мария Федоровна рвалась прекратить этот золотой дождь, но на старшего сына влияния не имела, зато теперь она собиралась отыграться сразу за все. Вдруг не отдаст и майорат графа Захара? А на состояние сестриц Чернышевых Александр Иванович мог претендовать лишь как их опекун.

«Получу в свое распоряжение их деньги, а там посмотрим, – решил он. – Девушки – существа хрупкие…»

Просчитывая следующие шаги, Чернышев задумался. Как?.. Как все это выкрутить? Что ни прикинь – везде вставали препятствия. Наконец он пришел к выводу, что один с этим делом все равно не справится. Срочно требовался преданный и небрезгливый помощник.

Вернувшись с допросов в Петропавловской крепости, генерал Бенкедорф нашел в кабинете послание от своей сестры. Жена предупредила его, что письмо принес матрос с прибывшего из Лондона корабля. Тот отдал конверт лично ей в руки, предварительно уверившись, что она – хозяйка дома и супруга адресата. Александр Христофорович сообразил, что его мудрая сестрица решила не рисковать, пользуясь услугами дипломатической почты, а раз так, то в письме содержится нечто, не предназначенное для чужих глаз.

Он вскрыл конверт и углубился в чтение. Долли, не церемонясь, с первых же строк писала о деле, но в письме не нашлось никакой секретной информации, зато нотаций имелось в избытке. Младшая сестра поучала его, как следует жить!

– Ну и ну, кем же она себя возомнила? – в крайнем раздражении воскликнул Александр Христофорович, отбрасывая письмо. – Да где это видано, чтобы баба учила боевого генерала?!

Поскольку Бенкендорф находился в своем еще полупустом кабинете один, то ответа он не получил, но риторический вопрос ослабил раздражение и позволил ему спокойнее посмотреть на вещи. Следовало признать, что Долли всегда считалась в семье самой умной. Эта женщина могла обвести вокруг пальца любого, а уж родных и подавно, но и не было случая, чтобы она не помогла ему делом или советом, и раз соизволила написать брату это конфиденциальное письмо, значит, считала дело достаточно важным.

Бенкендорф решил еще раз перечитать послание. Летящий почерк его деятельной сестрицы уместил все нравоучения в три абзаца: