Татьяна Романова - Сизые зрачки зла

Врач простился с ней и в сопровождении попадьи отправился на встречу с хозяином дома, а Вера пододвинула к себе свечу и развернула письмо. Почерк у Бунича оказался красивым и четким. Она начала читать – и не смогла поверить своим глазам. Сосед не только не скрывал более своих чувств, но писал предельно откровенно:

«Дорогая Вера Александровна!

То, что я сегодня узнал, доказало мне, как смешны были те недоразумения, из-за которых я отдалился от Вас. Сегодня ночью я мог потерять Вас, и тогда мне незачем было бы жить. Я больше не могу скрывать свое отношение к Вам. Я люблю Вас с самого первого взгляда, и ничто не сможет изменить моих чувств.

Умоляю, не отвергайте столь искреннюю любовь и станьте моей женой. Я обещаю быть Вам надежной опорой во всех Ваших делах, служить Вам верой и правдой до последнего вздоха. Не спешите с ответом, я готов ждать сколь угодно долго. Преданный Вам Лев Бунич».

Вера сложила письмо. Сосед был таким милым, и его стало до слез жалко. Бедняжка – она разобьет его сердце! Слезы навернулись на глаза. Ну почему все так не справедливо: нас всегда любят не те, к кому лежит сердце? Лорд Джон, князь Платон…

«Нужно убираться отсюда», – подсказал внутренний голос.

Она вытерла слезы и попробовала встать, но не успела. В дверь постучали, и в комнате вновь появился Горчаков. Теперь он выглядел смущенным. Это было так чудно, что Вера даже забыла о собственных невзгодах. Красавец-кавалергард неуклюже мялся, как лопоухий подросток, и голос его завибрировал от волнения, когда он заговорил:

– Вера Александровна, простите, я потревожил вас, ведь доктор настаивает на вашем покое, но мне хотелось бы обсудить очень важный вопрос.

– Я сама хотела побеседовать с вами, – перебила его Вера.

– А что вы хотели мне сказать?

– Я надеялась, что вы поможете мне сегодня же перебраться в Солиту.

Горчаков совсем растерялся.

– Но врач совершенно четко выразился, что вам еще не менее двух дней нужно лежать, вы не перенесете тряски в экипаже…

– Я крепче, чем кажусь. Ничего со мной не случится. Я не могу здесь больше оставаться. У меня есть две незамужние сестры, нельзя допустить ни малейших сомнений в моем поведении, чтобы не навредить их шансам на хорошие партии.

Ее слова, похоже, встряхнули князя, и он заговорил тверже:

– Я понимаю, вы беспокоитесь о приличиях. Я тоже хотел поговорить именно об этом, но здесь есть совсем простое решение: вы можете оказать мне честь и стать моей женой. Я богат и пока еще достаточно влиятелен, чтобы потребовать возврата принадлежащих вам и сестрам средств. Если вы выйдете за меня замуж, Чернышев уже не решится навязывать вашей семье опеку. Я обещаю стать верным и преданным мужем. Я буду опекать ваших сестер, а вы поможете мне вырастить моих. У нас окажется много общих интересов. Я уверен, что мы сможем стать хорошей парой.

«Ну и ну! Второе предложение руки и сердца за полчаса. Блистательный результат…» – мысленно оценила Вера.

Только почему же так противно? Даже Бунич говорил о любви, а у Платона – один расчет. Безупречная логика, не придерешься. Все прикинул, оценил риски и прибыли, а потом сделал предложение. Ждет, что и я поступлю так же. Выгоды налицо. Нужно просто дать согласие. Все честно: общие дела, уважение…

Она поняла, что молчание затягивается, а Горчаков внимательно вглядывается в ее лицо, и сказала первое, что пришло в голову:

– Мне нужно время, чтобы подумать, но я должна сегодня же уехать в Солиту.

Солита! Медом она что ли намазана? По крайней мере, для его сестер – точно. Все уши прожужжали об обещанном визите. И чего им не сидится дома? Бог весь…

Сам Платон уже трижды навещал молодую графиню. Каждый раз с надеждой и тревогой он ожидал, что услышит ответ на сделанное предложение, но Вера молчала, вела себя, как ни в чем не бывало, развлекая его светской беседой, а вчера вдруг объявила, что уже совсем здорова и ждет его сестер к себе на ужин. Полина с Вероникой, успевшие оценить красоту соседки, теперь сами мечтали поразить ее своим итальянским великолепием. Они потратили целый день, но добились желаемого обворожительного облика, и сейчас обе нетерпеливо ерзали на сиденьях коляски.

– Платон, долго еще? – капризно протянула Полина.

– Сейчас будет поворот, и ты увидишь крышу главного дома, – пообещал ей брат, и действительно, через пару минут коляска свернула к выезду из леса, и из-за деревьев показался большой круглый купол.

– Боже, как в Риме! – завопила Полина, схватив за плечо сестру, и та согласно закивала.

– Действительно, а я и не подозревал об этом, – поддакнул Платон, – ты права, очень похоже на итальянские дворцы.

Миновав лес, коляска покатила в долину, и восхищенные гостьи увидели весь ансамбль с распростертой вокруг двора колоннадой. Полина даже вскочила:

– Я же сказала, что как в Риме! Посмотрите, это чем-то похоже на собор Святого Петра.

– Да, – согласилась с ней сестра, – только у нас колоннада круглая, а здесь – подковой, и, конечно, все очень маленькое. Разве можно сравнивать?!

– Ну и пусть, все равно похоже на Рим, – уперлась Полина. – Я уже сейчас люблю графиню Веру за то, что она живет в таком доме.

Под восхищенные возгласы темпераментных итальянок коляска спустилась с косогора и теперь катила по двору, гостьи разглядывали уже восстановленные цветники и начавший пробиваться газон, когда вдруг Полина обратила внимание на появившихся в дверях флигеля людей:

– Вон графиня и Марфа. А кто тот мужчина?

– Ее сосед Бунич, – отозвался Платон, почувствовав, как непоправимо портится его настроение. Сестрицы уже насплетничали ему о письме, переданном Вере через доктора. Бунич оказался его соперником – пусть и не слишком молодым, но благородным и добрым человеком, к тому же преданным Вере. Вот и выходило, что видеть Льва Давыдовича на ужине в доме той, кого он надеялся назвать своей женой, Платону хотелось менее всего на свете.

Коляска остановилась, посыпались приветствия и взаимные комплементы. Вера с безукоризненными интонациями столичной штучки, так бесившими теперь Платона, представила прибывшим своего соседа.

Пришлось Платону подать руку сопернику.

– Очень рад, – произнес он привычную фразу, сознавая, что это – циничная ложь.

Ревнивый глаз князя уже отметил, что Бунич все еще сохранил приятную наружность, а уж обаяния тому было не занимать. Поздоровавшись с Горчаковым, Лев Давыдович тут же обратил свое внимание на дам. Он сыпал тонкими остротами и изящными комплиментами, и ко второй перемене блюд обе сестры Платона и даже чопорная англичанка с восторгом внимали речам Бунича. Только Вера оставалась безукоризненно любезной и ровной, да Марфа, хотя и улыбалась, слушая соседа, но как-то не слишком весело.