Николай Свечин - Удар в сердце (сборник)

Колесо сыска закрутилось с удвоенной скоростью. Ресторатор опознал Агриппину Затейникову. Да, вертелась вокруг карточных столов. Глазки строила… Ну, там она не одна такая! И что еще делать в заведении красивой бабе? Улика была косвенная, курам на смех. Но Лыков всегда собирал доказательства, как кирпичи в стене, – один к одному. И первый кирпич был положен.

Верзилу в армяке ресторатор никогда раньше не видел. Не было его и в картотеке МСП. Надворный советник приказал сфотографировать арестованного и послать его портрет в Петербургское сыскное. Вдруг там что-нибудь есть? Вместе с ним отправили и фото покойника, зарезанного перед Голофтеевским пассажем. Его в московской картотеке также не оказалось.

Власовский отметил геройское поведение сыскного надзирателя Мойсеенко премией в двенадцать рублей.

Лыков приказал собрать материал на Грушу. Она оказалась бывшая толерантка [51]. Начинала горничной в хороших семействах, так что этому ремеслу обучена. Но попутно обучилась и другому! Дважды девку выгоняли за то, что соблазнила – раз хозяина, а раз его сынка. В итоге молодая красотка выбрала легкие деньги. Работала в Рыковке, на углу Четвертой Тверской-Ямской. В 1889 году городская дума упразднила врачебно-полицейский надзор. Вновь созданное Санитарное бюро лишь выдавало проституткам альбомы для медицинских осмотров. Прежние принудительные явки были отменены. Заботу об отметках в альбоме возложили на самих толеранток, а в публичных домах – на содержателей домов. И еще на полицию. Та возмутилась и практически саботировала новый порядок. Как следствие, резко выросло число незарегистрированных проституток и венерических заболеваний.

Не избежала сифилиса и Затейникова. Она прошла курс лечения в печально знаменитом Мясницком отделении больницы для чернорабочих. Пользуют там исключительно меркуриальными [52]снадобьями. Процедура очень болезненная и не всегда эффективная. Видимо, после этого Груша решила сменить род занятий. Красивая, хитрая и молодая, она обаяла пожилого купца. Тот держал в Верхних торговых рядах иконную лавку. Через год после женитьбы старичок помер… О его смерти говорили разное. Одни утверждали, что Груша отравила супруга. Другие – что довела его до удара бесконечными требованиями половых отправлений. Но пожить купеческой вдовой не вышло – лавку отсудили наследники. Правда, она сумела утаить значительную наличность, и суд оправдал ее. Как же проверить, сколько денег лежало в кубышке? Говорили, что тысяч десять у Груши осталось всяко. Она вела себя осторожно, желтый билет не получала, отдавалась задорого и с разбором. Еще торговала своими фотокарточками, где она в голом виде. Потом сошлась с Пашкой Бородиным и крутила им, как хотела. А затем ее потянуло на убийц…

Допрос Затейниковой ничего не дал. Она выбрала тактику простую и безотказную: знать ничего не знаю. Улик не было, а над догадками сыщиков баба только смеялась. Лыкову она заявила с блудливой улыбкой:

– Ваше высокоблагородие! Ежели я вас чем обидела, то могу отработать. По-нашему, по-женски. Только глазом мигните. Уж вам понравится!

На очной ставке с Пашкой Груша легко побожилась, что любит одного его… Лыков плюнул и попытался заагентурить маза. Но тот удивил. Когда ему предложили свободу в обмен на сведения о нахождении Безносого, Пашка первым делом спросил:

– Ежели его поймают, что приговорят?

– Каторгу по первому разряду.

– А Груше что дадут?

– На две ступени ниже, – честно ответил Лыков.

– Это сколько?

– Восемь лет… в лучшем случае.

– Тогда я отказываюсь! – заявил вор. И прекратил беседу, не поддался ни на какие уговоры. Стало ясно, что он любит Затейникову и ни за что не причинит ей зла.

«Парень с ножиком» тоже не оправдал надежд. У него оказалось что-то с нервами. При упоминании Безносого арестант начинал дрожать всем телом. На вопросы он не отвечал, а только угрюмо озирался по сторонам. Двигался неохотно и медленно, мог часами сидеть в одной позе. Вызванный врач предположил кататонический ступор. Пришлось отправить парня в больницу на обследование. Вечером отослали, а ночью он сбежал.

Наутро, когда Рыковский отчитывал доброхота-доктора, поступил звонок из Мещанской части. Телефонировал поручик Лебедев. С начальником отделения он говорить не стал, а попросил к аппарату его помощника.

– Слушаю вас, Василий Иванович! Что случилось?

– Мои молодцы только что задержали неизвестного. Он был в халате и белье с клеймами Преображенской больницы. Не ваш пропавший?

– Белобрысый, с побитым лицом?

– Так точно.

– Он, сукин сын! Подержите его пока взаперти, я сейчас подъеду.

Алексей доложил Владиславу Рудольфовичу, что беглец схвачен. Тот обрадовался:

– Ну, слава богу! А то представляю, какой разгон мне вышел бы от полковника!

– Жаль только, что мы не узнали, куда он направлялся. Но это следует исправить!

Коллежский советник опешил:

– Не понял… Что вы задумали, Алексей Николаевич?

– А вы представьте, что было бы, если бы не бдительность городовых Мещанской части?

– Ну…

– Куда шел наш беглец?

– К своим, конечно.

– Вот! А мы сейчас его обратно в кутузку? А он опять в дурачка играть. Так?

– Да поясните наконец!

– Владислав Рудольфович, беглец нужен нам на свободе. Только под наблюдением. И тогда он приведет нас к Безносому.

– Хм… Но как теперь это сделать?

– Да запросто! Вызовите Мойсеенко, я ему все объясню.

Через час за неизвестным в больничном халате приехали из сыскной полиции. Надзиратель Мойсеенко нес одежду арестанта.

– На! Оденься, едем в Гнездниковский. Хватит клоуна ломать!

Белобрысый облачился в свое, а халат с бельем держал в руках.

– Куда энто, ваше благородие? – спросил городовой. – Казенное…

– Надо в больницу завезти, отдать, – ответил надзиратель.

Извозчик повез их по Стромынке до Матросской богадельни. Там завернул и въехал во двор Преображенской больницы. Напротив темнел мрачный корпус Исправительной тюрьмы, вдоль забора ходил часовой с винтовкой.

– Покарауль пока! – приказал ему надзиратель и понес шмотье в больницу.

– Это что за хрен с горы? – спросил часовой у извозчика.

– Пес его знает, – ответил тот, раскуривая папиросу. – Из сыскного кто-то…

– Из сыскного? – рассердился солдат. – Им еще я не подчинялся! Тьфу! Сыскные сами первая жулябия [53]и есть! А туда же, командовать…

И молча двинулся вдоль забора. Извозчик покосился на него, потом на арестанта. Тот недоуменно глядел в удаляющуюся спину часового. Прошла минута, надзиратель все не выходил. Тут возница не выдержал:

– Чего сидишь, дурень? Бежи!

Парень сразу сиганул с пролетки, будто ждал команды. И помчался, подобрав полы армяка, в сторону богадельни.