Виктор Полонский - Опасная игра Веры Холодной

— Простите, но это прерогатива Александра Алексеевича! — сказал Сиверский. — Вот вернется он, тогда…

— Ах, а я-то думала к тому времени определиться! — Вздохом и мимикой Вера изобразила сожаление. — А тут еще муж стал интересоваться прибыльностью… Александр Алексеевич называл мне цифры, но все как-то мимоходом. Хотелось бы уточнить.

— Вот вернется, тогда и уточните! — повторил Михаил Дмитриевич и хотел уйти, но Вера заступила ему дорогу и спросила: — А может, тогда вы мне покажете что-нибудь? Чтобы я не теряла времени понапрасну в отсутствие Александра Алексеевича. Как снимают картины, я уже видела, а вот как из отдельных сцен получается готовая картина, еще нет. Умираю от любопытства! Кажется, это называется монтаж? А монтажная комната в нижнем этаже, я помню. Александр Алексеевич хотел показать мне ее, но дверь была заперта.

— Если заперта, значит, Василий Максимович что-то монтировал, — сказал Сиверский. — У него такой обычай — запрется и пока не закончит, не отзывается. Не любит, чтобы ему мешали.

«Очень удобный обычай для того чтобы создать себе алиби, — подумала Вера. — Запри дверь снаружи и иди по своим делам, а все будут думать, что ты внутри. А самому можно в это время притаиться в ретирадном и ждать жертву… Или же встретиться с агентом… Или сделать еще нечто тайное… Василий Максимович — это Гончаров. Бывший железнодорожный чиновник, пришедший в кинематограф через любовь к сочинительству. Когда жена скончалась от сердечного приступа, лечился в клинике…»

— А вдруг там сегодня кто-то другой! — Вера с надеждой посмотрела на Сиверского. — Тогда вы мне покажете, как делают монтаж? Скажите, а зачем он вообще нужен?

— Затем, что не существует пленки бесконечной длины. — Сиверский достал часы, недорогие, серебряные, без крышки, взглянул на них и обреченно вздохнул. — Хорошо, пойдемте в монтажную, там сейчас Стахевич должен монтировать «Стрекозу и Муравья».

«Стахевич! — мысленно ахнула Вера. — Неужели?!»

— Во всяком случае, он просил до часу оставить монтажную за ним. — Сиверский убрал часы, машинально сунув их не в жилетный, а в правый пиджачный карман. — Только в монтажной прошу не шуметь. Лучше совсем не разговаривать, тихонечко посмотрим и уйдем. Процесс монтажа — крайне скучное дело, ассистент показывает «куски», режиссер решает, что пойдет в картину, а что нет, и говорит, где склеивать. Съемки не в пример интереснее.

Интереснее всего был Стахевич. Не шуметь? Не разговаривать? Еще чего! Увидев на экране «картины из жизни насекомых», она не сможет сдержать бурного восторга и выскажет Стахевичу свое восхищение в самых лестных выражениях! Против восхищения не устоит никто! Каким бы он ни был букой, знакомство состоится. А если к восторгам добавить немного кокетства, то можно рассчитывать и на приглашение. Он же поляк, а поляки известные «куртуазники» [67] Ловеласы ( перен .). .

— Монтаж не сугубо технический процесс, — объяснял по дороге Сиверский. — Элемент творчества тоже присутствует. По-разному сочетая куски, можно добиваться разных впечатлений…

Вера его не слушала — репетировала в уме сцену бурного восторга. Начать с не слишком громкого «невероятно!», причем произнести это слово с придыханием, затем «браво!» и аплодисменты, а когда Стахевич обернется или же подойдет к ней, восторженно выдохнуть: «Сударь, вы — волшебник!» — и посмотреть на него сияющим взором… Широко раскрыв глаза, Вера посмотрела таким взором на проходившего мимо нее кудрявого юношу в кургузом поношенном пиджаке и узких брюках. Юноша покраснел и споткнулся на ровном месте, едва не выронив большой жестяной чайник, который нес в правой руке. По чайнику Вера догадалась, что это был Мишенька из «самоварной» комнаты. «Какой милый мальчик», — подумала она.

Монтажная оказалась пуста. Сиверский первым делом подошел к проектору и потрогал его ладонью.

— Холодный, — пояснил он Вере. — Значит, Стахевич не приезжал! Вот разве можно так? Просил же заранее, вчера перезванивал, напоминал, а сам не приехал! Сейчас пусто, а потом будет густо — сойдутся трое сразу и начнут спорить, доказывая, кому из них монтажная нужнее! Разве я Иов многострадальный, чтобы разбирать их споры?!

Пока Сиверский возмущался, Вера оглядывала монтажную. Ничего интересного. Проектор, рядом с ним стол, на котором лежат стопкой круглые коробки для пленки, в беспорядке валяются ножницы разных размеров, кисточки и мелки разной толщины, стоят какие-то пузырьки, похожие на аптекарские. На стене растянуто полотно экрана. Четыре стула, одно кресло, небольшой шкаф в углу — вот и вся обстановка.

— Чем тут пахнет?! — поморщилась Вера, уловив странный кисловато-едкий запах.

— Нагоняем, который получит Владислав Казимирович! — раздраженно ответил Сиверский. — Некоторые привилегии еще не означают вседозволенности!

— Но, может быть, он заболел? — предположила Холодная. — Или просто опаздывает?

— Не хочу в это вникать! Что я, Иов многострадальный, чтобы со всеми нянчиться? В другой раз ради двух часов в монтажной ему придется побегать за мной три дня! Прошу прощения, я должен идти, у меня срочные дела.

Сиверский ушел, оставив Веру в монтажной, где ей совершенно нечего было делать. На всякий случай Вера тоже потрогала рукой проектор, убедилась в том, что он действительно холодный, и вышла в коридор. Владения Амалии Густавовны были рядом, так что над тем, куда направиться дальше, размышлять не пришлось.

У гримерши сидела бледная, болезненного вида дама. Длинный нос, близко посаженные глаза и скошенный подбородок делали ее похожей на крысу. Вера вспомнила, что видела ее в костюмерной.

— Знакомьтесь, Вера Васильевна, это Наина Юрьевна, — представила «крысу» Амалия Густавовна. — Впрочем, в сравнении с вами, дорогие мои, я так стара, что могу звать вас Верочкой и Наиночкой. Наиночку я так и зову, а вас, Вера Васильевна…

На щеках Амалии Густавовны играл румянец, глаза влажно блестели, а в воздухе отчетливо пахло ликером.

— Ах, конечно же, зовите меня Верочкой! — разрешила Холодная, садясь на свободный стул. — Я ничего не имею против, и вообще лишние церемонии только все усложняют.

Амалия Густавовна одобрительно улыбнулась и сказала Наине:

— Верочка изучает производство кинокартин. Уверена, что она станет русской Эмилией Пате!

Молодая женщина скромно улыбнулась, не спрашивая, кто такая Эмилия Пате. Может, Амалия Густавовна «переделала» в сестру младшего из братьев Пате [68] Шарль и Эмиль Пате — создатели и владельцы киностудии Пате (Pathй). , которого зовут Эмилем? Впрочем, какая разница? Хоть горшком назови, только в печку не ставь.

— Наиночка приходит ко мне глотнуть свежего воздуха! — Теперь Амалия Густавовна обращалась к Вере. — Она имеет несчастье работать под началом Галины Мироновны, а эта женщина, да будет вам, Верочка, известно, — настоящий монстр! Ее даже Александр Алексеевич побаивается. Характер у нее, что напильник. Правда, прозвище Кляча она получила не за характер, а за внешность. Но это она только с виду такая худосочная да слабосильная, на самом деле силой ее бог не обидел. Однажды Аркадин-Чарский напился до такой степени, что вздумал — нет вы только представьте! — ущипнуть Галину Мироновну. Дело было в коридоре, возле костюмерной. Галина Мироновна, вместо того чтобы возрадоваться и записать этот небывалый случай в своих moleskines, [69] Moleskines, мн.ч. от мoleskine ( франц .) — молескин, записная книжка. дала ему такую оплеуху, что бедняга отлетел на три сажени в сторону и сшиб с ног проходившего мимо Мишеньку, у которого в руках был чайник с кипятком…