Николай Норд - Яичко Гитлера

Николай подошел к окну и заглянул за ситцевую штору. Окно это примыкало к левому углу дома, и подоконник тут был весь в ветхой пыли, лишь посредине его оказалась сравнительно чистая полоса, словно кто-то вылазил или залазил недавно в окно.

Николай подумал, что если это была Ксения, то могло быть два варианта развития событий. Первый — окно было открыто, а Ксения подошла к нему снаружи дома. Но тогда она могла бы попросту застрелить Федотова и убраться восвояси, таким образом, не оставляя следов на подоконнике. Если же она находилась в комнате и покидала ее через открытое окно, то кто его потом закрыл? Во втором же случае, когда окно могло быть изначально закрыто, а Ксения была здесь, то скрыться с места преступления она могла только через дверь. Но при таком раскладе подоконник был бы не тронут. Правда, след этот мог остаться и тогда, когда кто-то просто сидел на подоконнике при открытом окне. Но кто же рискнет сидеть на таком грязном месте?

Николай терялся в догадках, когда в его мысли вторгся мечтательный возглас Дагбаева, стоявшего позади него:

— Эх, хоть бы одну бутылочку заныкать! Да нельзя, пока до окончания следствия. Послушайте, Николай, а когда оно закончится, милиция шампанское не заберет, как вы думаете?

— Не знаю, — все еще поглощенный своими мыслями, ответил Николай. — А вы же были первым, Степан, кто зашел в комнату после убийства?

— Вестимо. Тут как было дело? Я проснулся, когда уже темнело, хотел включить свет, но тут лампочка в абажуре гикнулась. А у меня запасные лампочки и прочий инструмент хранятся здесь, вот в этой тумбочке, ну я и постучал к Харитону Иринеевичу, чтобы лампочку взять. Он не открывал, ну, думаю, отдыхает с гостьей, спит, значит, после примирения и любовных утех со своей маромойкой…

Николай схватил Дагбаева за горло, прервав его вдохновленную речь, отчего у того полезли на лоб глаза и он, весь извиваясь, попытался отодрать руку Николая от своей коричневой, тонкой и подвижной, словно обрубок гадюки, шеи. Николай вовремя опомнился и сам отпустил Дагбаева.

— Извините, Степан, не сдержался…

Дагбаев откашливался, из его глаз текли мутные слезы. Наконец, окончательно придя в себя, он заговорил сразу подсевшим, злым голосом:

— Идиот, вы чуть не задушили меня! У вас не руки, а стальные клещи какие-то! Это вам дорого обойдется!

— А вы зарубите себе на носу — моя жена не из тех, кто может запросто запрыгнуть в кровать к кому ни попадя!

— Ничего вам больше не скажу!

— Ладно-ладно, вот вам на беленькую — полечитесь, — Николай достал из кошелька пять рублей и протянул их Дагбаеву, который лишь криво усмехнулся, но деньги брать не стал.

— Вы что себе думаете, за какую-то паршивую пятерку откупиться от рукоприкладства? Мне теперь в больницу надо. Дайте сотню.

Николай снова расстегнул кошелек и выгреб оттуда все деньги. Набралось сорок четыре рубля.

— Это все, что у меня есть, мелочь только на транспорт оставил…

Дагбаев, ожидавший больше денег, разочарованно вздохнул, но деньги взял и сказал:

— Ладно, давайте, что есть, остальное потом принесете.

Спрятав деньги в нагрудный карман рубашки, он заговорил подобревшим голосом:

— Я же не говорил, что ваша жена легла к Федотову в кровать, я просто рассказываю вам ход своих мыслей.

— Это мы уже проехали, — недовольно поморщился Николай. — Что было дальше?

— Короче, не достучался я, толкнул дверь, она и открылась. Смотрю — в комнате все перевернуто, а Федотов на полу лежит в луже крови…

— Они что же — дрались тут что ли?

— Этого я не знаю, говорю же вам — спал. Только вряд ли женщина могла с ним драться, он какие-то жуткие приемы знает.

— Откуда вам известно?

— Видел, как он по утрам во дворе тренировался, березу голыми руками колошматил. Сами можете потом посмотреть — там с нее вся кора пооблетела и все ветки снизу, словно топором обрубленные.

— Это все что вы можете мне рассказать?

— Все. Пока все.

— И за это я отвалил вам столько денег?

Дагбаев завел глаза к небу:

— Ну, может, я еще что-нибудь потом вспомню, — игриво проговорил он. — Если сильно постараюсь.

— Да уж постарайтесь! Сколько вам еще надо денег, чтобы вы вспомнили все? Сделал Николай ударение на последнем слове.

— Оставьте мне свой телефон, если что — я вам позвоню, — уклончиво ответил Дагбаев.

Николай вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот с авторучкой, вырвал из него листок и, записав на нем номер своего домашнего телефона, вручил Дагбаеву.

— Только быстрей вспоминайте, Степан, а то ваша помощь может и не понадобиться, — со значением сказал Николай.

— Я понял, — явно повеселев, ответил Дагбаев. — Ну, а если мы несколько конфет на закусь возьмем, ничего нам милиция не сделает? Как вы полагаете?

Он запустил руку в вазу и вытянул оттуда большую их горсть.

— Угощайтесь, — протянул Дагбаев две или три конфеты Николаю.

Тот, оглядывая в последний раз комнату и стараясь напоследок запомнить все детали, машинально положил конфеты в карман. Потом, попрощавшись с хозяином, покинул барак и отправился на остановку транспорта, находившуюся от этого места примерно в километре пути.

Когда Николай вернулся домой, то еще из-за неотпертой двери своей квартиры услышал настойчивую трель телефонного звонка, но к аппарату он все же не успел — звонки прекратились. Николай предположил, что звонил Дагбаев и, пополнив кошелек деньгами до приятной пухлости, присел рядом с телефоном, нетерпеливо ожидая нового звонка — сам позвонить Дагбаеву он не мог, у того не было телефона.

Сунув руку в карман пиджака, чтобы достать сигареты, он наткнулся на лежавшие там шоколадные конфеты и вытащил их, дабы они не таяли бестолку в тепле — есть их Николай, все равно, не собирался — став взрослым, он, почему-то, разлюбил сладкое и конфеты, в том числе. Не так, чтобы он не ел их совсем, нет, он пользовал их, но к случаю — с чаем, например. Но Николай не разлюбил фантики! Да-да у этого большого и мужественного парня была одно тайное увлечение, о котором знали лишь близкие ему люди, но которое он стеснялся открыть кому-либо постороннему.

Еще с раннего детства, когда он не чувствовал особой разницы между собой и девчонками и был порядочным сладкоежкой, Николай собирал фантики от конфет. Так получилось, что в коммуналке, где он родился и рос, да и, вообще, на всей лестничной площадке, его сверстницами оказались одни девочки. Соответственно и играть приходилось, в основном, с ними. А во что любили играть девчонки в его время? — в куклы, скалки, скакалки, закапыванием «секретов» со стеклышками и фантиками. И, вообще, фантики дети копили, они были неким подобием разменной монеты, на энное их количество можно было выменять целую конфету, глиняную свистульку или какой-нибудь надувной шарик.