Эд Данилюк - Пожар Саниры

Мизази подняла руки, чтобы поправить вплетённые в волосы две соединённые керамические трубки – спаренные чаши без дна, символ взрослости, знак поклонения сёстрам-богиням – дарящей свет богине-Небо и дарящей жизнь богине-Земле. Тонкое тело девушки вытянулось, и сердце Саниры ёкнуло. Он быстро прижался к ней, потянулся к щеке губами…

– С ума сошёл! – возмущённо крикнула Мизази, отскакивая. Смерила Саниру сердитым взглядом. – Дикарь!

Она быстро оглянулась, проверяя, не видел ли кто. Конечно, женщина, сидевшая у ямы с дёгтем, не скрываясь смотрела прямо на них.

Девушка, не давая Санире опомниться, не ожидая оправданий, решительно зашагала прямо к ней.

– Мизази! – крикнул Санира.

Чернявка оглянулась, и их глаза встретились. Девушка тут же недовольно поджала губы и отвернулась.

Незадачливый ухажёр вздохнул. Ему хотелось пойти за Мизази, снова увидеть искорки в её глазах, услышать насмешливый голос. Он даже сделал несколько шагов к яме с дёгтем, но остановился. Девушка уже болтала с сидевшей там женщиной.

Нужно возвращаться домой. Раздражение и обида на родных давно утихли, где-то глубоко в груди Санира был даже согласен, что виноват, но выслушивать насмешки домочадцев…

Он вздохнул.

Да и высечь его могли запросто…

Санира бросил ещё один взгляд на Мизази и поплёлся домой.

Длинной дорогой.

Дом Шунучи

Осколок кремня был весь в рытвинках и бороздках, и его, конечно, выкинули за ненадобностью, не заметив, как красиво переходят в нём друг в друга оттенки зелёного и коричневого.

Камень бросился Санире в глаза, когда он шёл мимо обугленных колод дома Шунучи. Едва прикоснувшись к осколку, юноша сразу почувствовал, какой удивительной дугой идут там, внутри, жилы. Воображение встрепенулось, расправило крылья и выдохнуло образ браслета, изящного, будто сплетённого из множества нитей, переливающегося, светящегося. Санира увидел это украшение на тонком девичьем запястье, к запястью тут же дорисовалось лицо Мизази, довольно скоро, впрочем, сменившееся лицом ещё одной девушки, Корики. Пока красавицы боролись друг с дружкой за право обладать браслетом, Санира уже окунулся в мысли о той благодарности, которой, очевидно, одарит его победительница.

Перебравшись через полусгоревшие брёвна, юноша показал кремень хозяйке жилища.

– Я возьму? – спросил Санира, хотя ясно осознавал, что вопрос был излишним.

Ответом был равнодушный кивок. Женщина сидела на растрескавшемся от жара пороге и перебирала остатки обгоревшей утвари.

Юноша бросил кремень в заплечный мешочек. Там уже постукивали другие камни, в своё время чем-то привлёкшие его внимание. У Саниры были планы на каждый из них, но совершенно не было времени ими заняться.

На самом дне лежал тяжёлый округлый кремень, похожий формой на ночной глаз богини-Небо. Юноша отполировал его, сделав совершенно гладким, а для красоты провёл по поверхности завитком бороздку – от одной верхушки к другой. Санира и сам не знал, зачем он сделал эту бесполезную вещь. Камень было так приятно сжимать в кулаке, катать по ноге, подбрасывать на ладони. А если раскрутить, казалось, что бороздка бежит сверху вниз…

– Хочешь, возьми ещё этот осколок, – сказала молодая женщина, сидевшая здесь же и качавшая на коленях младенца.

Юноша перевёл на неё взгляд и замялся. Накануне она наговорила немало обидного и оскорбительного Нимате, другу Саниры, но сейчас улыбалась без тени смущения. Либо вчера не заметила топтавшегося позади Саниру, либо не придавала случившемуся никакого значения.

Нимата любил Лакути дома Фебути. Увы, безответно. Это, однако, не мешало ему постоянно маячить перед её глазами, заговаривать, приставать. Вчера терпение девушки окончательно лопнуло, было много ругани, гнева, неприятных слов. К перепалке немедленно присоединилась вот эта молодая женщина с младенцем, дальняя родственница Лакути.

– Мне зимой подарили твой нож. До сих пор острый. Покажешь потом, что получилось из этого камня, ладно?

Тот был совершенно никчёмным. Ни внутреннего света, ни красивых цветов, ни оформившегося ядра. Совсем маленький – с палец.

Санира повертел камень в руке, хотел было уже отказаться, но вдруг понял, что этот кремень, если стукнуть по нему здесь и здесь, легко расслоится на тонкие пластины. Получится… Нет, нож не получится, слишком тонкими и маленькими окажутся пластины. Но будут острыми. Получится… Юноша не знал, как назвать то, что получится, но камень полетел в заплечный мешочек.

– Милостью сестёр-богинь! – поблагодарил Санира.

Молодая женщина вновь улыбнулась.

Похоже, со дня её собственного обряда прошло уже три, а то и четыре лета. Она казалась Санире слишком взрослой, почти пожилой. Но что-то в её облике привлекало внимание, делало женщину, несмотря на возраст, красивой. Была она нечёсаная, одета небрежно, даже без двойной чаши в волосах, но оттого выглядела совсем домашней, своей.

Санира поймал себя на том, что смотрит на неё слишком пристально. Потупившись, он поспешно кивнул и направился в сторону центральной площади.

Центральная площадь

На площади, огромном пустом пространстве посреди Города, топтались волы и коровы, окружённые бессчётным количеством саней, гружённых добром горожан. Виднелась фигура стражника, сидевшего на земле прислонившись спиной к одной из волокуш.

У выходящей на площадь цитадели несколько девушек из домов жриц готовились к какому-то обряду. Они уже украсили особую колоду, на которой установят негасимое пламя Города. От этого огня будет зажжено тринадцать костров – по одному на каждую из лун, что сменяют друг друга от урожая до урожая. На земле были очерчены круги, будто вложенные один в другой. В центральный круг после начала обряда сможет войти лишь старшая жрица, ибо там откроется прямой проход в мир богинь. Как раз сейчас выкапывали жертвенную яму и устанавливали столб, к которому будет привязана для заклания коза. Чуть поодаль ещё одна девушка украшала рога приговорённого животного разноцветными ленточками.

С противоположной стороны площади, у заросшего кустами оврага, было, как всегда, безлюдно.

– Сёстры-богини, это я, Санира дома Ленари, всегда приносящий вам жертвы… – зашептал юноша, коснулся макушки обеими ладонями и медленно пошёл по оставшейся с осени пожухлой траве.

Идти к оврагу пришлось довольно долго, но Санире этот путь всегда нравился. Здесь, на бескрайней пустынной площади, царили тишина и покой. Среди этой безмятежности даже самые тревожные мысли обычно теряли горечь, отступали, блёкли. Сейчас, однако, страх, прочно засевший неприятным узлом где-то в животе, не давал вздохнуть. Сёстры-богини разгневались на людей, уничтожили Город, отвергли величайшую из жертв…