Далия Трускиновская - Опасные гастроли

Увлекшись умопостроениями, я забыла следить за входом в цирк. Когда я подняла голову от чертежа, то увидела, что там остановилась бричка Потапа — я узнала его по торчащей бороде. В бричке сидел Алексей Дмитриевич. Вдруг он приподнялся, взмахнув руками, смешно наклонился и исчез из виду. Тут же моему взору явилась голова Ларионова, Потап хлестнул лошадь, бричка понеслась и так круто повернула налево, что диво, как из нее не посыпались седоки.

Я уставилась на цирковые двери и поняла, что произошло.

Нищего там более не было.

Улица Дерптская между Елизаветинской и эспланадой обычно днем малолюдна. Она делит на две неравные части Верманский парк, никаких лавок и домов на ней нет, людям там делать нечего — одни лишь экипажи проезжают в крепость и из крепости.

— Похоже, что Гаврюшка мой — в цирке, — сказал Яшка, подходя к бричке. — А этот пегий сидит, как ни в чем не бывало. Федотушка, пробегись-ка вокруг — может, дуралей все же сыщется?

Но дуралей не сыскался.

— Что будем делать? — спросил я, предполагая, что сейчас произойдет военный совет.

— А что делать! У нас в Московском форштадте закон простой: коли тебя твой же брат-купец обдурил на тысячу рублей, обдури его на столько же — и совесть у обоих чиста.

— То есть?..

— То есть, вы, сударь, останетесь тут, а Федот, который меня превосходно понял, пойдет со мной. Улица пустынна, нужно воспользоваться тем, что даже ни одного экипажа, ни одной телеги нет. Потапушка, дай-ка какую ни есть веревочку…

Мы подъехали к входу в цирк. Мы с Яшкой сидели, как господа, Федот стоял на подножке. Он соскочил, вслед за ним спрыгнул Яшка, и оба быстрым шагом подошли к нищему. Яшка что-то сказал ему, тыча в него пальцем, и тем отвлек его внимание. Тут же Федот кинулся на него сбоку, затолкал ему в рот сдернутый с него же сивый парик, придавил его всем весом своего мощного тела. Яшка поймал мнимого нищего за руки и связал их так ловко, будто всю жизнь только тем и занимался. После чего, подхватив добычу под руки, они молниеносно доставили ее к бричке, благо расстояние было — полторы сажени. Я вскочил, добычу кинули мне под ноги, Яшка забрался на сиденье и прижал ее огромными подошвами своих смазных сапог. В довершение на добычу рухнул Федот, а Яшка негромко приказал:

— Гони, так твою мать!

— Да ты, гляжу, из тех портных, что шьют ночью под мостом дубовыми иголками, — сказал я.

— Хорош купец, который не умеет защитить свой товар, — отвечал он.

— Я со стругами ходил, я и с плотогонами дрался — знаешь, как они своими баграми и крючьями управляются?

Про это я догадывался — Яшка в двенадцатом году как ушел из родного дома служить Отечеству, так не сразу туда вернулся. Он словно желал сам себя научить уму-разуму после тех глупых похождений, которые едва не сделались для него дорожкой на тот свет. Похоже, ему это удалось.

— Потапушка, гони к Московской! — велел Яшка. — Сейчас главное — запутать след. А в конце Московской живет у меня кум, держит огороды. На него человек сорок трудятся. На задах у него — хорошая баня, сам там охотно парюсь. Вот она-то нам и нужна.

— Чего ты надеешься узнать у этого пленника?

— Пусть скажет, куда девал Гаврюшку!

И это действительно был первый вопрос, сделанный мнимому нищему, когда мы втащили его в баню и вынули у него изо рта парик.

Добыча наша оказалась мужчиной лет сорока, плотного сложения, остриженным коротко и обросшим седой щетиной. Голова его также была седа, но лицо, когда мы мокрой мочалкой смыли с него смуглую краску и фальшивый шрам, оказалось вполне благообразным.

— Кого зовете вы Гаврюшкой? — спросил сердитый пленник.

— Молодца, что в черном парике болтался возле цирка. Ты, сударь, его в цирк то ли заманил, то ли затолкал. Вот и отвечай, — сказал Яшка.

— Какое вам до него дело? — пленник несколько опомнился и уже стал являть высокомерие.

— Такое, что он у меня приказчиком служит.

— Приказчиком? И давно ли?

Яшка задумался.

— Приказчиком, может, года два, а до того был просто сидельцем, а до того — мальчишкой на побегушках. Я его с пеленок знаю. Весь форштадт в свидетели пойдет. Ну так куда его девали?

— Он сейчас в кабинете господина де Баха. Но не мешало бы нам друг другу наконец представиться.

— Представиться? — возмутился Яшка, но я уже начал понимать, что к чему.

— Отставной лейтенант флота Алексей Сурков, к вашим услугам, — сказал я.

— Чиновник особых поручений санкт-петербуржской сыскной полиции Сергей Штерн, — сердито отвечал он. И посмотрел этак свысока. Но на Яшку так смотреть не надо — он сам кого угодно ледяным взглядом смерит.

— Федот, развяжи господину Штерну руки, — попросил я. — И тогда мы поговорим обо всем спокойно. Может статься, еще будем друг другу полезны.

— Может статься, я уговорю вас не мешать мне в моем розыске, — ядовито молвил он.

Я сделал Яшке знак помолчать, и Штерн, понемногу успокоившись после похищения, сказал нам примерно следующее:

— Этой весной в столице появилась шайка воров настолько дерзких, что даже бывалые полицейские лишь руками разводили. Воры эти обокрали несколько знатных семейств, причем брали драгоценности, и на какую сумму — сказать затрудняюсь, потому что это были фамильные сокровища, сегодняшняя цена которых никому в точности не известна. Я как чиновник особых поручений имею в подчинении шестерых надзирателей сыскной полиции, а у каждого из них — его собственный штат осведомителей, причем немалый. Среди осведомителей есть и извозчики, и дворники, и горничные, и балетные танцовщицы, и дамы полусвета. Надо было так случиться, что именно мои люди напали на след воровской шайки. Я приступил к поиску, и тут обнаружилось, что этими делами о воровстве и грабежах интересуется наше Третье отделение. То есть, лично господин Бенкендорф. Я забеспокоился, не пострадал ли от воров кто-то из его родственников. В таких случаях от нас требуют поспешности. Оказалось, все несколько хуже…

— Мы на подробностях не настаиваем, — поспешно сказал я. — И мешать деятельности Третьего отделения не желаем — мы не самоубийцы.

— А я вот самоубийца, потому что сам вызвался выполнить для господина Бенкендорфа эту работу, — с мрачной иронией отвечал господин Штерн. — Я полагал, что дорогих украшений более нет — камни вынуты из оправ и проданы ювелирам, золото переплавлено. Это означало простой розыск — опрос ювелиров, их знакомцев, их заказчиков, их горничных, их недоброжелателей. Но оказалось, что драгоценности вывезены из столицы очень остроумным способом — в багаже труппы гимнастического цирка господина де Баха. А что такое багаж наездников и акробатов, вы представляете себе?