Ольга Михайлова - Молох морали

Валериан улыбнулся.

— Браво, братец, отец прав, какой бы сыскарь из тебя вышел! Если мы отмели троих по орудию преступления, и стольких же отметём по возможностям и поводам, мы найдём убийцу к утру.

— Не найдём, — покачал головой Юлиан, — хотя ещё кое-кого оправдаем. Итак, у нас остались восемь человек. Осоргин-старший и его невеста Елизавета, она подошла к Ростоцкому позднее, Сергей Осоргин, Деветилевич с Левашовым, Елена Климентьева, Ванда Галчинская и Мария Тузикова. Можно снять подозрение с Павлуши. Он — левша, а на шее Шевандиной отпечатаны пальцы правой руки. Хотя, — он на мгновение задумался, — женская шея тощая, мужчине можно больших усилий и не прилагать, так что он и правой бы справился…

— А племянницу княгини Белецкой ты не исключаешь?

— С чего бы? — удивился Юлиан. — Ногти у неё аршинные. Я скорее усомнился бы в возможностях Ванды Галчинской. Она слишком субтильна, ручонки совсем слабые. Удушить она, впрочем, могла, а вот перекинуть тело через перила моста… — Юлиан с сомнением покачал головой. — Я ведь, признаться, думал, что укокошат именно её…

— Что? — изумился Валериан.

— Имя Арефьева я узнал от Тузиковой, а полька молчала до последнего. Я и обронил при младшем Осоргине, что на месте наших бомбистов я не держал бы в своих рядах баб-с. С потрохами-де продадут первому жиголо. Надеялся, уберут её, одной шалавой меньше станет. В общем-то, шалаву и убили, только почему эту?

Валериан вздохнул и мрачно покачал головой.

— Какой же ты циник, Жюль.

— Ну что ты, Валье, — Юлиан зевнул. — Однако продолжим. Возможности придушить её были у каждого: все разбрелись по парку, хмарилось, быстро темнело. Деветилевич и Осоргин развели костёр и ушли — один за хворостом, другой в лавку. При этом я думаю, что убийца либо догнал гуляющую Анастасию на мосту, либо пригласил пройтись и на мосту задушил, сбросив тело через перила. Кстати, перила невысокие, пожалуй, и Галчинская могла столкнуть через них жертву. Если же имело место насилие, то убийца придушил её в кустах, позабавился, а потом отволок тело к мосту. Теперь всё упирается в мотивы.

— Ты же знал её. Кому она мешала?

— Судя по моим наблюдениям — она никому не была нужна, но сама едва ли это понимала. Она презирала сестёр — одну за уродство, другую за наивность, презирала плебея-жениха Лизаветы и его братца, презирала Харитонова и ненавидела Деветилевича и Павлушу Левашова. Ненавидела и Климентьеву, ревновала её ко мне.

— Чем ей не угодили Павлуша с Аристархом?

— Аристарх Деветилевич, как я догадываюсь, лет пять назад совратил её, потом она была любовницей Левашова. Но оба предпочли ей Климентьеву. Там и деньги немалые, и родство приличное. В этом смысле замечу, что гораздо проще найти у Анастасии мотив разделаться с каждым в этой компании, чем понять, кому понадобилось сводить счёты с ней самой.

— А то, что думали девицы… что она провела ночь с тобой?

— Ревность? Ну, это совсем дурочкой убийце быть надо.

— Могла ревнивая девица и голову со злости потерять.

— Могла, только преступление не кажется мне импульсивным. Слишком как-то чисто всё. Хоть и проступает какое-то дурное отчаяние…

— А не могли её убить по ошибке? Ты говоришь, темнело, марево…

Юлиан покачал головой.

— Едва ли. Смеркалось, но не разглядеть лица? Да и фигурой она схожа только с Анной и Елизаветой, Климентьева выше, Мари-эмансипе — толще, Галчинская — куда субтильней. Она одна была в светло-жёлтом платье. Не думаю, что убийца не видел, кого душил. Рука легла спереди.

— Ты сказал, что Дибич написал записку. Записка у Вельчевского. Я читал её. Ты считаешь, что он писал не Шевандиной?

Юлиан вздохнул.

— Он тут давеча корил меня, что я без любви воспользовался девицей. Это, по его мнению, — подло. Каково, а? А назваться чужим именем и затащить девицу в постель под видом другого, — это, что, идеал праведности? Человек, пользующийся моим именем и моим домом, чтобы обесчестить влюблённую в меня, не считает себя подлецом. Но тогда почему я, подставляющий ему издёвки ради блудную девку, должен считать себя таковым? Самое смешное, что он в Климентьеву всё же влюблён. — Нальянов горько рассмеялся и пояснил. — Я заметил, что он отлучился в дом, а потом вернулся, наблюдал за ним и видел, как он заложил за ободок шляпки Климентьевой записку. Я её извлёк и прочёл. Хотел засунуть в шляпку Галчинской, да она не снимала её, хотел Тузиковой, да она её в руках тискала. Вот и сунул в шляпку Анастасии. Потом подумал, что так и лучше — нигилисток он бы сразу отличил по субтильности и полноте.

Валериан внимательно посмотрел на брата.

— Зачем ты это сделал? Всё же пожалел племянницу Белецкой?

— Говорю же, не люблю, когда пользуются моим именем и делают мой дом публичным, — отмахнулся Юлиан, — Кроме того, я не сомневался, что уж кто-кто, а Анастасия обязательно придёт.

— Ты хотел завербовать Дибича? — хладнокровно поинтересовался Валериан.

— На чёрта он нам нужен? — удивился Нальянов. — Хотел при случае посмеяться. Но невольно повязал. Однако это всё пустяки. Нужно проверить мотивы Осоргиных. Ребята мерзковаты. Кроме того, она могла шантажировать Аристарха и Павлушу тем, что расскажет о них кое-что Елене. Эмансипированные девицы могли разозлиться на её хамство или пренебрежение. У остальных — мотив — ревность. И наконец, она просто могла случайно что-то увидеть и стать нежелательным свидетелем.

— Работы много, — вздохнул Валериан, — но это, надеюсь, не помешает нам завтра порыбачить.

Тем временем совсем стемнело. Снова стал накрапывать дождь. На даче Ростоцкого, куда зашёл Андрей Дибич, заметив приезд Белецких, он стал свидетелем двух разговоров. Первый ничуть не заинтересовал его: Белецкий требовал от Вельчевского, чтобы его племяннице позволили утром во вторник уехать, ибо Елена, разумеется, не имеет никакого отношения к гибели подруги. А вот второй разговор был весьма интересен. Княгиня Белецкая тихо выговаривала Елене в саду за то, что та не прислушивалась к её словам. Дибич, осторожно прячась за ствол раскидистого дерева, подошёл ближе и стал за кустами.

— Говорила же тебе, держись от него подальше! — яростно шипела Надежда Белецкая, — и вот в итоге посмотри, во что ты впуталась.

— Причём тут он? — возмутилась племянница. — Он с дипломатом этим, Дибичем, был. Никакого отношения к этому не имеет. Перестаньте поносить его. Что он, в конце концов, вам сделал? Почему вы так ненавидите его? Все эти разговоры о его похождениях — вздор.

— Нужны мне его похождения! — огрызнулась тётка, — достаточно и того, как он с матерью поступил! Я, видит Бог, Лильку не оправдываю, но не сыну мать судить! Выродок он, бессердечный выродок!