Ольга Михайлова - Молох морали

— Господи…

— Дурная история, что и говорить, — кивнула графиня. — Лилька завыла, пыталась сыну в ноги кинуться, но тот отца поднял и вышел с ним. Чалокаева за ними. Лидка, что говорить, детей-то своих отродясь не имела, она спала и видела, Юльку да Валье к рукам прибрать, но тут и она струхнула. Она только выгнать Лильку хотела, интригу для того и плела, а такое…

— И что Дармилова?

— Она в то утро за ними в Питер кинулась, думала, с сыном договорится, но какое-там. Лакей от порога ей отворот поворот дал. «Принимать не велено никогда-с» Ну, в итоге, в понедельник её на даче и нашли. Сонного этого зелья выпила она, видать, с избытком. Так даже на похоронах, — старуха вздохнула, — Валье и Витольд плакали оба, даже у Лидки нос покраснел, а этот — слезинки не проронил. Бледный был, как мертвец, только глаза светились.

— Да, милосердие там не ночевало, — выдохнул Дибич, ощутив, как в жарко натопленной комнате у него замёрзли пальцы.

— С чего он так — Бог ведает, — пожала плечами старая графиня. — С детства Юлька, говорят, кошек бродячих в дом притаскивал, жалостливый был. А тут — палач палачом. Как можно так? Я Лилию не оправдываю. Нет такому оправдания. Но не сыну же судить… Мать же всё-таки.

— А что потом?

— А что потом? — пожала плечами графиня. — Ничего. Чалокаева на племянников лапу наложила. Как ни странно, Юльку-то особенно всегда жаловала, просто души в нём не чает. Да только есть ли там душа-то?

— А Валериан?

— Младший тоже в этой семейке какой-то неладный. С головой-то у него всё в порядке. Сын Заславского, который с ним в этом, как его, Оксфорде, учился, так рассказывал, что Валериан лучший на курсе был. Да только глаза-то у него мёртвые. Совсем мёртвые.

Дибич едва не забыл поблагодарить родственницу за рассказ. Его шатало, ноги дрожали, и земля, казалось, проваливалась под ними… С трудом спустившись по парадной лестнице и добредя до угла, он без сил плюхнулся на скамью в скверике и попытался умерить дрожь, которая теперь сотрясала всё тело. «Холодный идол морали…» Да, Андрею Даниловичу удалось получить всё интересующие его сведения, но вот беда, они вовсе не дали ему оружия против Нальянова, а, скорее, откровенно напугали, наполнив душу почти мистическим ужасом.

Все тридцать с лишним вёрст, отделявшие Павловск от Питера, Дибич думал о Нальянове. Перед его глазами снова проносились сцены в поезде, ночной разговор на Шпалерной, беседа Нальянова с Вельчевским в его присутствии. Теперь слова Нирода окрасились новым смыслом. «Холодный идол морали, холодный идол морали», стучало в мозгу. Дибич понял, почему Нальянов ненавидит розы. Никакой лихорадки у него нет, просто дурное воспоминание отрочества. Ненавидит он и конюхов… тогда, в поезде, Дибич не придал значения этим словам, теперь же они проступили в полноте.

Андрей Данилович был так поглощён услышанным от старой графини, что совершенно не заметил дороги. Слова Клейнмихель сжали время пути в считанные мгновения. Все внешнее растаяло, а сам рассказ казался сном. В итоге от проделанного пути из Питера до Павловска в памяти Дибича не задержалось ничего, кроме смутных образов древесных стволов, чьих-то усадеб, заборов и станций.

Уже на подъезде к Павловску Андрей Данилович немного успокоился. Ему стало понятно, что таким, как Нальянов, лучше не переходить дорогу. Себе дороже выйдет. Как только закончится следствие — разумнее уехать. Что до Климентьевой — её-то как раз просветить на счёт «идола» не помешает.

Дибич зло усмехнулся.

Приняв эти вполне разумные решения, Андрей Данилович приказал остановить лошадей у чалокаевской летней резиденции. Пробило три часа пополудни. И тут Дибич заметил, что за те часы, пока он отсутствовал, случилось что-то ещё: на улице суетились дворовые люди с чалокаевской дачи и из дома Ростоцкого. Что-то, размахивая руками, доказывал Вельчевскому старик Ростоцкий. Деветилевич, Левашов и братья Осоргины стояли на пороге дома генерала с серыми лицами. Правда, из гостиной чалокаевской дачи неслись тихие аккорды шубертовского «Мельника», а с балкона на поднятую суету недовольно взирала сама Лидия Чалокаева, из чего Дибич заключил, что какая бы беда ни приключилась, она не коснулась «холодного идола морали».

И он не ошибся.

Поднявшись по ступеням парадной лестницы, Дибич столкнулся с Валерианом Нальяновым, который, вежливо и отстранённо кивнув ему, быстро прошёл вниз. В гостиной же сидел старший Нальянов, перебирая ноты.

— А, дорогой Андрэ, вы уже из Питера? — увидев его, небрежно бросил Юлиан. — Не вы ли увезли с собой прелестную мадемуазель Климентьеву?

— Что? — удивился Дибич, присаживаясь на диван.

— Мадемуазель пропала — с утра не могут найти. Утром сегодня Белецкие с Ростоцким телеграмму давать ходили, потом разрешения на отъезд получили, а тем временем, как говорят, Елена вышла по саду генеральскому погулять. Белецкие вернулись — вещи сложены, а девицы нет.

Дибич решил, что его разыгрывают.

— Шутите? Куда она с дачи пропасть могла?

Нальянов покачал головой.

— Не знаю.

Это просто и почти бездумно произнесённое «холодным идолом морали» слово неожиданно заставило Дибича похолодеть.

— Так она серьёзно пропала? — он вскочил. — А вы все где были?

— Утром-то? Вельчевский с братом на почту ходили, Лидия Витольдовна с ними пошла, я решил ванну принять. Потом поспал часок, газеты полистал. В Германии введён высокий таможенный тариф, пошлины на железо, бумажную пряжу и хлеб. Кроме того, наш Тургенев получил звание доктора гражданского права в оксфордском университете. Сообщено, что он один из первых русских, удостоенный этой чести. Больше ничего примечательно. На рояле побренчал, подзакусил слегка. Ванну принял.

— Какого чёрта вы принимаете ванну дважды в день? — вскипел Дибич.

— Потому что три раза я не успеваю, — охотно растолковал Нальянов.

Дибич тяжело дышал. До него только сейчас дошло, что убийца Анастасии не арестован и может продолжать убивать.

— Перестаньте ёрничать. Вы, что, думаете, что убийца — маньяк, и Елена… Елена погибла?

Нальянов зевнул.

— Отличительное свойство маньяка, дорогой Андрэ, — постоянство и неизменность. Но постоянство и неизменность проступают только со временем. Если убийца маньяк — это скоро выяснится. Девица могла и заблудиться. Валериан с Вельчевским сейчас взяли шляпку мадемуазель и поищут её с собаками.

Дибич едва сдерживал гнев.

— А вам, холодному идолу морали, это безразлично?

— Ну, почему? Это я предложил взять собаку. Кстати, о расследовании убийства Шевандиной. Её выследила Ванда Галчинская, а Вашу записку Вельчевский обнаружил вложенной в дневник убитой. Он взял образчик моего почерка и сильно интересовался вашим, потому что руку Деветилевича, Левашова, Харитонова, Гейзенберга и Осоргиных уже изучил.