Василий Гавриленко - Младенцы Потерянной Супони

Бальтазар пошевелился, кашлянул. Ему (весьма кстати для скромного повествователя, рассказывающего эту историю), вспомнилось, как доктор Кислинг, прочтя письмо, протянул листок младшему коллеге с многозначительным: «Н-да». Что хотел сказать этим «Н-да» господин доктор, Бальтазар понял, пробежав разноцветными глазами неровные строчки Якоба Рваная Щека.

«Милые ученые судари!

Прошу извенить покорностью своей неблоговидную смелость с которой отважылся я оторвать вас от ученых занятий и благ всяких и пишу вам потому что нет сил терпеть и душа от горя закостенелая. Якоб Рваная Щека пишет вам облевается слезами молит приехать как можно скорее пока кровосос не обескровил всех младенцев Потерянной Супони. Три дитяти невиновных уже отошли ангелочки к Господу не успев познать кроме грудей матери детства отрочества зрелости. Деревня наша тихая и горя такого отродясь не было, слезы лили только над гробами дряхлых старцев да старух со впалыми щеками. Младенцы белые облеваются слезами глядят ангелы небесные матери рвут волосы. Луиза уже утопилась, вытащили из колодезя через три дня распухла. Страх теперь здесь в Потерянной Супони навсегда. Родители не ведают как дитя уберечь от лютого зверя. Приезжайте спасите деревню нашу Потерянную Супонь истребите дьяволово семя. Безвинно страдать нет больше возможности. Страх теперь здесь навсегда. Якоб Рваная Щека. (большая клякса)».

Бюро по противодействию мракобесию имело уже достаточный опыт расследования разных дел, которые, на первый взгляд, казались проявлениями чертовщины, но… нет, даже не так: НО! во всех без исключения случаях, основным подозреваемым и виновником оказывался человек. Невиданные злодеяния, которые, казалось, под силу только Диаволу, с легкостью неимоверной исполняла какая-нибудь хрупкая женщина, или полуграмотный, вроде Якова Рваная Щека, деревенский житель.

Но в случае с Потерянной Супонью дела обстояли несколько иначе. Здесь речь шла не о взрослых, половозрелых покойниках, а о беспомощных невинных младенцах.

«Младенцы белые облеваются слезами», - вспомнил Бальтазар, и легкая поземка заструилась по спине: при чтении письма его отчего-то больше всего потрясло, что младенцы – «белые». Молодой человек едва пересилил желание прижаться к боку доктора.

Неужели нашелся на белом свете антихрист в человечьем обличье, способный истреблять младенцев? Якоб Рваная Щека не упомянул, как именно погибли дети, и оставалась надежда, что причиной беды стала болезнь. К чести этих двух господ, и доктор Кислинг, и Бальтазар всей душою жаждали такого завершения расследования. В противном случае, им пришлось бы пережить еще одно горькое разочарование в человечестве.

Лес кончился, дорога вынырнула из еловых зарослей, заструилась по гречишному полю. Дождь кончился, и выглянуло солнце. Через пару минут мрачное настроение путешественников как рукой сняло. Штефан выпрямился на козлах, прикрикнул на Фесту, которая побежала шустрее.

Бальтазар взглянул на спутника, поразившись произошедшей с доктором Кислингом переменой. Только что рядом с ним сидел старик-брюзга, которому весь свет не мил, а теперь вот моложавый пожилой мужчина с блестящими глазами.

-Ну-с, господин Клаус, теперь дело веселее пойдет, - сказал доктор, подставляя солнцу лицо. – Глядишь, скоро будем в этой Супони, отужинаем, выспимся, наутро изгоним чертей из дураков и домой.

-Хорошо бы, доктор.

-Надеюсь, в этой деревне найдется вино.

Бальтазар усмехнулся.

-Медовуха наверняка найдется, - он кивнул на гречишное поле.

При слове медовуха спина Штефана оживилась, но ни Бальтазар, ни доктор Кислинг снова этого не заметили.

-Медовуха – это для студентов, для мужей – вино, - назидательно отозвался господин Фредерик.

Бальтазар скосил на старшего товарища глаза, улыбаясь в душе: он-то знал, что доктор от медовухи не откажется.

Здесь автор вынужден сообщить, что господа замолчали, а дорога через гречишное поле тянулась и тянулась бесконечно под голубым небом. Читатель может обвинить сочинителя в том, что господа замолчали, не найдя темы для разговора, не завели философского диспута, или, на худой конец, не принялись обсуждать предстоящее в Потерянной Супони расследование. Что поделать! Читатель – Царь, а автор – его преданный слуга, и обязан принимать суровое порицание с покорно опущенной головою. Да, к сожалению для автора, Бальтазар и доктор Кислинг умолкли, а Штефан, не говоря уже о Фесте, не промолвили за всю дорогу и полсотни слов. Чем занять воображение Читателя, пока четверо путешественников пробиваются к забытой Богом деревеньке со странным названием – Потерянная Супонь? Рассказать о шмелях да пчелах, напуганных дождем, а теперь мало-помалу вылетающих из своих укрытий? Или описать тело младенца, найденное в Потерянной Супони в ведре колодца, что неподалеку от дома жирного Ганса; колодца, в котором еще через три дня утопилась мать младенца, Луиза? Но-но, обожди, торопливое перо! Обо всем – по порядку. Для начала, чтобы не ждать, пока коляска Фредерика Кислинга одолеет гречишное поле, автор, силою, данною ему Царем-Читателем, передвинет время вперед и сделает так, что путешественники очутятся у моста через темную реку, за которой мерцает парой-тройкой огней деревня Потерянная Супонь.

Глава вторая

В деревню въехали в сумерках. Дома выстроились вдоль единственной улицы черными рядами: приземистые и высокие, с деревянными петухами на крышах, сейчас больше напоминающими черных воронов. Улица заканчивалась подобием площади, окруженной церковью, да тремя двухэтажными добротными домами. Посреди площади возвышался помост с виселицей, а еще поодаль – кострище.

Тишина навила над Потерянной Супонью, и неясно было, всегда ли здесь такое безветрие, или деревня затаилась, разглядывая чужаков.

Как тут не почувствовать себя неуютно? Даже лошадь Феста старалась тише стучать копытами по дощатому настилу дороги.

-Экое кладбище, - шепнул доктор, доставая из кармана очки.

Бальтазар мысленно согласился с товарищем: не верилось, что в Потерянной Супони кто-то живет, так мрачно и тихо было вокруг. Хоть бы петух крикнул, хоть бы кошка пробежала по площади.

Коляска остановилась, Штефан распрямился, оглянулся на доктора с довольным выражением на круглом простодушном лице.

-Приехали, сударь.

-Вижу, вижу, любезный. Пойдемте же, Бальтазар.

Доктор закряхтел, вылезая из коляски. Видит Бог, к этому моменту путешественники готовы были одолеть еще такое же расстояние, каковое было ими покрыто, лишь бы не останавливаться в этом месте.

Бальтазар и доктор Кислинг замерли у коляски, разглядывая: доктор – дома и церковь, молодой человек – виселицу.