Александр Омельянюк - Високосный, 2008 год

— «Жалко, их не будет! Ну, ладно! Сами себя и наказали! А вот почему ты не ездишь на машине?».

— «Не царское это дело — работать, да ещё кучером!» — откровенничал перед глупышкой Платон.

— «Так им нужно было думать головой, а не её антиподом!» — на всякий случай ещё и успокоил он её.

— «Хоть задницей, а хоть боковинкой!» — радостно добавила она.

Так что Платон на этот раз сам аккуратно раскупорил шампанское, и сам же предложил тост за уходящий високосный год:

И коллеги вчетвером дружно проводили старый, високосный год.

Как-то незаметно, по инициативе всех трёх женщин, разговор перешёл на Гудина, в частности на его поведение в ресторане при пятничном его посещении, когда Платона за общим столом сменила Нона.

Женщины вспомнили, как Иван Гаврилович по их примеру заказал рыбу, и весь вечер завидовал Лёшке, заказавшему огромную жареную, фаршированную утку.

То он заискивал перед молодым сослуживцем, как бесполый щенок, бегающий вокруг кобеля и просящий хоть что-нибудь из объедков, периодически тонко тявкая:

— «Лёш, Лёш; Лёш, Лёш!».

А то он прикасался к большущей тарелке Алексея, якобы любуясь её красивой отделкой, даже делая ей комплименты.

Довольно быстро разделавшись с рыбой, он стал ещё яростнее алкать Лёшкиного угощения.

В конце концов, Иван Гаврилович весь покраснел от пустых потуг, его лоб покрыла испарина, и он, как голодный шакал, теперь перешёл в прямую, решительную атаку:

— «Лёшк! Ну, и жрать же ты горазд?!».

— «Как работаю, так и ем!» — сухо и философски заметил сын гения.

Однако, набив брюхо, он сжалился над Табаки, и отрезал ему от утки небольшого размера кусочек.

Так …, заморить червячка, вернее частично удовлетворить алчность шильника.

Нона добавила к портрету Гудина тот факт, что когда он без разрешения и всякого зазрения совести заходит к ней в кабинет, то всегда просит:

— «Нонк! Дай чего-нибудь пожрать!».

— «Жадный он очень!» — уточнила Надежда.

— «Я вообще им теперь брезгую!» — вновь вмешалась Нона.

— «Так это ведь общеизвестно! Как только женщина перестаёт заниматься сексом с конкретным мужчиной, она начинает им брезговать. А если вообще перестаёт…, то брезгует уже всеми мужчинами!» — опрометчиво вставил свою реплику Платон.

— «Ты что?! Какой там секс со стариком, тем более с таким? Я им брезгую, как человеком нечистоплотным, подлым и вообще… паршивым!» — достойно ответила, поначалу было обидевшаяся, Нона, тут же невольно вставив шпильку и Платону, но сразу смягчив от этого впечатление, при этом ещё и набивая себе цену:

— «Вот тобой я не брезгую! А очень даже наоборот!».

— «Да! Он очень комплексует, чтобы не быть последним! Это у него с детства! Он не понимает, что на финише положение всех людей одинаково — голые и неподвижные!» — не прореагировав на сладкие речи Ноны, не удержался от своей философской лепты и Платон.

Интеллигентная же Галина Александровна, согласившись со всеми по-поводу алчности, лицемерия и невоспитанности Гудина, добавила и своё наблюдение:

— «Он всё кичится, что долгое время работал в среде Ташкентской интеллигенции, а сам-то даже близко к ней не стоит по своему культурному уровню! А я ой как хорошо знаю интеллигентов из Ташкента!».

— «Так он туда ездил лишь деньгу зашибать на горе людей!» — добавила экспрессивная Нона Петровна.

Слушая женщин, Платон думал: Надо же! Не одному мне насолил перечник, старый! Все его ненавидят!

— «Платон! А ты расскажи анекдот про Гаврилыча!» — неожиданно обратилась Надежда к Платону, который сразу начал:

— «Надежда вошла в кабинет и спрашивает:

— Платон! А чего это у нас Иван Гаврилович под столом делает?

— А он просил ему нож бросить!

— А-а! Не поймал, что ли?!

— Да! Руками не поймал…».

Однако последнее слово о Гудине высказала опять Галина Александровна, добавив свой, заключительный штрих:

— «Да с ним даже разговаривать стыдно!».

А жизнь сама со временем всё расставила на свои места.

Невооружённым глазом стало видно, кто по работе в ООО «Де-ка» какое занимает место.

Лёшка постоянно развозил на своей машине коробки с биодобавками, потому всегда загружал и разгружал свою машину, привозя в офис деньги.

Платон, в основном, клеил этикетки на банки, упаковывал их в коробки, иногда помогая Алексею в погрузочно-разгрузочных работах.

А Гаврилыч был на подхвате — работал курьером и также помогал нагружать и разгружать, а иногда и кататься с Лёшкой на его бибике.

Тут-то уж не ошибёшься, кто первый, кто второй, а кто третий.

Гаврилыч оказался последним. И с этим он уже ничего поделать не мог. Это была теперь объективная реальность. Гудин сам к этому пришёл.

На том Платон с женщинами и порешили, поменяв тему на более приятную и полезную.

На совещании было принято решение, что дни рождений Надежды и Платона можно совместить и праздновать их в офисе, где будет и дешевле, и душевней, и свободней.

После окончания этого короткого застолья Платон отксерил несколько листов из последней части своего произведения, и в прекрасном расположении духа отправился домой. Ведь страшно довольный Платон теперь полностью завершил последнюю часть своего романа-эпопеи.

Воодушевлённый автор поделился этой новостью с женой.

Ксения разделила радость мужа, однако высказала опасение:

— «Вот только будут ли тебя читать?!».

— «Кто-то наверняка будет! И ты помни, что написанное мною нужно читать наедине с самим собой, вдумчиво, и не торопясь, что стихи, что прозу! Найти поудобней место, сесть, расслабиться, забыться от мирских забот и хлопот, и углубиться в текст, представляя всё прочитанное перед своими глазами. Тогда ты получишь удовольствие, будешь и плакать, и смеяться, а самое главное — думать!».

Тут же Платону пришла в голову мысль, что самая главная и обязательная работа у любого человека — это мыслительная! Ибо она и есть началом всех других работ, то есть — начало всех начал!

Она, как лист бумаги, на котором пишешь, или не пишешь. То есть выполняешь разные виды других работ, или оставляешь… этот лист чистым!

Ещё давно Платон обратил внимание, что не только умственный, но и физический труд, в частности которым занимался он, тоже всегда был творческий, то есть, физический труд с чувством, толком, расстановкой, а, не высунув язык, или засунув руки в брюки!

Такой труд стимулировал мыслительную деятельность, наводил на многие, порой даже очень интересные мысли. Причём независимо, чем и каким именно физическим трудом он занимался.