Сергей Степанов - Догмат крови

— Час от часу не легче! Подобные распоряжения нелепы и вредны, так как сеют семена национальной розни. Такого воспитателя юношества на государственной службе терпеть нельзя. Зилов, говорите? — Столыпин взял листок и сделал крошечную пометку.

У Чаплинского пересохло в горле. Вот так! Пометка гусиным пером, и тайный советник Зилов отправлен в отставку. Никогда не знаешь, откуда ждать подвоха. Удалишь иноверцев — плохо! Разрешить им участвовать в крестном ходе с иконами и хоругвями — обвинят в кощунстве. В дверь осторожненько постучали, адъютант министра приоткрыл створку и напомнил:

— Ваше высокопревосходительство! Пора на ипподром.

— Сегодня безумный день, — сухо извинился Столыпин. — Сейчас еду на смотр потешных, потом скачки на императорский приз, а вечером парадный спектакль. Помощь в расследовании убийства Ющинского вам будет оказана, я сделаю все возможное.

Прокурор шел по коридорам генерал-губернаторского дома, в котором остановился первый министр, и за каждым поворотом, на каждой площадке его оглядывали цепким взглядом охранники в штатском платье одинакового покроя и с одинаково оттопыренными задними карманами брюк. Выйдя на Александровскую улицу, Чаплинский понял, что ему не пробиться сквозь плотную толпу, ожидавшую выезда государя из Царского сада. Прокурора прижали к спине какого-то мужика, невысокого и узкоплечего, но до того узловатого и крепкого, что он даже не шелохнулся от толчка. Чаплинского удивило, что стоявший рядом инженер путейского ведомства буквально ел мужика глазами, словно старался навсегда запечатлеть в памяти его облик. Потом инженер заерзал, увидел прокурора и наклонился к его уху.

— Знаете, кто это? Распутин! Старец Григорий собственной персоной! Каково!

Стоявший впереди мужик был облачен в шелковую малинового цвета косоворотку и бархатный картуз. Его можно было принять за песенника из русского хора, но никак не за старца. «Да, полно, Распутин ли это?» — усомнился прокурор. Мужик на мгновение обернулся. Раскольничье лицо и дремучая, едва приглаженная борода резко контрастировали с щегольским нарядом. Поражали глаза, темные, пронзительные, видящие насквозь. Чаплинский поежился: «Дьявол его знает! Говорят, он неслыханной силы гипнотизер».

По толпе прокатился гул ликования. От дворца, скрытого в глубине сада, показалась вереница экипажей. В глазах зарябило от блестящей сбруи и плюмажей, зеркальных стекол и белоснежных спиц экипажей. На Александровскую улицу свернула позолоченная карета, дверцы которой были украшены двуглавым гербом. Барыни в роскошных шляпках, бедно одетые базарные торговки, гимназисты, мастеровые, старики, дети, мужчины, женщины, позабыв свой пол, воспитание, сословие, подпрыгивали и карабкались по чужим спинам в надежде разглядеть государя. Но он сидел по другую сторону, и с того места, где стоял прокурор, можно было видеть только императрицу, отвечавшую на приветствия усталым помахиванием руки в перчатке. Мужик в малиновой косоворотке перекрестил карету августейшей четы, умильно приговаривая: «Папа… мама…», и Чаплинский был готов поклясться, что императрица выхватила взглядом его соседа из многотысячной толпы и ее тонкие, поджатые губы тронула улыбка.

Карета с гербами проехала, за ней под гору двинулись свитские экипажи, а уж после них ленивой рысью потянулись экипажи министров. На пересечении с Екатерининской улицей какой-то мещанин, не помня себя от восторга, выскочил на мостовую. Лошади шарахнулись в сторону, несколько свитских экипажей сцепились. Городовые, быстро вытащив мещанина, живого, невредимого и по-прежнему восторженно орущего, из-под лошадиных копыт, принялись расцеплять кареты. Пока они ликвидировали затор, прямо напротив прокурора замерло открытое ландо, в котором сидел Столыпина. Странно, но сейчас Чаплинский мог разглядеть его лучше, чем во время аудиенции в зашторенном кабинете. Столыпин переоделся в белый сюртук, на груди сверкали ордена. Внимание Чаплинского привлек крест, показавшийся странно похожим на кладбищенский. И словно вторя его мыслям, мужик в малиновой косоворотке зашептал:

— Вижу, вижу… Смерть над ним!.. Смерть над Петром!..

Путь расчистили, ландо проехало, а мужик все продолжал бормотать вслед:

— Смерть над Петром… Вижу, вижу…

Чаплинскому стало не по себе от этого страшного шепота, и он поспешил выбраться из гущи народа. В вестибюле здания присутственных мест было непривычно пусто, сторожа ушли полюбоваться царским проездом. Вдруг гулкую тишину вестибюля нарушили шаги и громкий смех. По лестнице спускались двое присяжных поверенных, которых прокурор частентко встречал в коридорах окружного суда. Он даже знал их имена — Марк Виленский и Арнольд Марголин, сын владельца днепровского пароходства. Марголин, заметив Чаплинского, небрежно обратился к нему:

— Господин прокурор, я являюсь защитником Менахема Менделя Тевьева Бейлиса. У моего подзащитного слабое здоровье и расстроенные нервы, ему не пристало сидеть в тюрьме с ворами и жуликами.

— Об освобождении из-под стражи человека, обвиняемого в убийстве, не может быть и речи, — отрезал прокурор, направляясь к лестнице.

Однако адвокат загородил проход. Лицо его покрылось красными пятнами.

— Я не привык, чтобы с Марголиным разговаривали в подобном тоне.

У Чаплинского, как у всякого поляка, с детства было настороженное отношение к евреям. А сейчас он испытывал настоящую физическую ненависть, глядя на упитанные щеки адвоката, на его пухлые пальцы, унизанные массивными перстнями, на маленькую проплешину на голове.

— Мне, милостивый государь, безразлично, к чему вы привыкли. Потрудитесь освободить дорогу, — процедил он.

Марголин буквально напрашивался на историю, но второй адвокат дернул своего приятеля за рукав, и тот нехотя посторонился. «Вот так, пся крев! Думаешь, если ты миллионщик, то я с тобой церемонится буду!» — позлорадствовал Чаплинский, поднимаясь по лестнице. Марголин выкрикнул ему вслед:

— Я подам жалобу на неправомерный арест Бейлиса. Как раз сейчас, когда в Киев съехались все министры, следует поставить их в известность о задуманном вами ритуальном спектакле.

— Вы опоздали, милостивый государь, — с усмешкой бросил Чаплинский. — С полчаса тому назад я имел честь быть принятым статс-секретарем Столыпиным. Петр Аркадьевич выслушал мой доклад и обещал полное содействие.

— Вот как! — запальчиво воскликнул Марголин. — Конечно, от министра-вешателя иного ждать не приходится. Однако напрасно вы бегали к Столыпину, никакой помощи он вам не окажет. Он, считайте, уже труп!

Чаплинский вкрадчиво попросил:

— Будьте любезны, повторите ваши угрозы.